— Дыра находится в правом углу забора, где стыкуются столбы у входа на склад.
Закрыв дверцу, я двинул машину вверх по авеню в сторону детской площадки. Девин не отрывал глаз от цилиндра.
— Что у тебя в руке?
— Одноразовый выстрел. — Я ослабил ремешок от часов и всунул цилиндр между кожаной полоской и запястьем.
— Одноразовый выстрел?
— Рождественский подарок Буббы, — сказал я. — Довольно давний. — Я помахал им перед ним. — Одна пуля. Нажимаю эту кнопку, это такой курок. И пуля покидает цилиндр.
Девин с Оскаром вовсю глядели на невиданное новшество.
— Подумать только, просто глушитель с парой винтиков и петлей, взрывная капсула и пуля. Оно взорвется в твоей руке, Патрик.
— Возможно.
Впереди замаячила детская площадка, пятиметровый забор блестел от льда, деревья от него были темными и тяжелыми.
— Зачем тебе это? — спросил Оскар.
— Потому что он заставит меня отдать пистолет. — Я повернулся и посмотрел на них. — Отверстие в заборе, ребята.
— Пошлю туда человека, — сказал Болтон.
— Нет, — я покачал головой, затем кивнул на Девина и Оскара. — Один из них. Доверяю только им. Один из вас пройдет через дыру и подползет к нему сзади.
— И что дальше? Патрик, ведь у него…
— …ребенок, привязанный к спине. Доверься мне. Тебе предстоит ослабить силу его падения.
— Сделаю, — сказал Девин.
Оскар фыркнул.
— С твоими-то коленями? Чушь. Ты не пройдешь и десяти метров по льду.
Девин посмотрел на него.
— Да? А как, интересно, ты протащишь свою китовую задницу через всю площадку, да еще незаметно?
— Я и ночь одной крови, старик. Мы одно целое.
— О чем это он? — спросил я.
Девин вздохнул, ткнув пальцем в Оскара.
— Китовая задница, — сердито проворчал Оскар. — Надо же!
— Там увидимся, — сказал я и зашагал по тротуару к детской площадке.
* * *
Поднимаясь по лестнице, я буквально тащил себя, перебирая руками по перилам.
Улицы днем освободились ото льда при помощи соли и колесных шин, но детская площадка представляла собой каток. По меньшей мере пятисантиметровый слой иссиня-черного льда покрывал ее центр, где внутри асфальтового бортика накопилась вода.
Деревья, баскетбольные сетки, гимнастические снаряды и качели — все выглядело сделанным из стекла.
Джерри стоял посреди площадки, там, где первоначально собирались построить фонтан, но когда мэрия поняла, что у них не хватит денег, то ограничились простым цементным бассейном, окруженным скамейками. Иными словами, это было место, куда можно было прийти с детьми и убедиться, на что истрачены деньги налогоплательщиков.
Машина Джерри стояла здесь же, рядом; когда я подошел, он стоял, облокотившись на капот. Ребенка за спиной у него мне не было видно, но стоявшая у его ног на коленях Дэниэль Роусон своим отсутствующим взглядом доказывала, что морально она уже приняла свою смерть. Двенадцать часов в багажнике сделали свое дело: спутанные волосы сбились на левой части головы, будто их приплюснули рукой, по лицу расползлись разводы туши, уголки глаз покраснели от бензина.
Она напомнила мне снимки женщин, виденных мною в Аушвице, Дахау или Боснии. Похоже, она понимала, что жизнь ее дошла до грани, когда помощи ждать неоткуда.
— Привет, Патрик, — сказал Джерри. — Остановись, достаточно.
Я остановился в шести футах от машины и в четырех от Дэниэль Роусон, обнаружив, что касаюсь носком ботинка бензинового круга на льду.
— Привет, Джерри, — сказал я.
— Ты ужасно спокоен, — он поднял мокрую от бензина бровь. Его рыжеватые волосы прилипли к голове.
— Просто устал, — сказал я.
— Глаза покраснели.
— Верю тебе на слово.
— Филипп Димасси мертв, надо полагать.
— Да.
— Ты оплакивал его.
— Да. Верно.
Я посмотрел на Дэниэль Роусон, и мне понадобилось недюжинное усилие, чтобы почувствовать к ней сострадание.
— Патрик?
Он вновь облокотился о машину, отчего дробовик, привязанный к голове Дэниэль Роусон, потянул ее за собой к нему.
— Да, Джерри?
— Ты в шоке?
— Не знаю… — Я повернул голову, посмотрел вокруг: на призмы льда и черную морось, на белые и синие огни фар полицейских машин, на полицейских и федеральных агентов, вжавшихся в корпуса машин, слившихся с телефонными столбами, притаившихся на крышах домов, окружающих площадку. Все они, до последнего человека, держали оружие наготове.
Пистолеты, ружья, автоматы. Триста шестьдесят градусов чистого насилия.
— Думаю, ты все-таки в шоке. — Джерри кивнул сам себе.
— Может и так, черт возьми, Джерри, — сказал я и почесал голову, волосы насквозь промокли от дождя, — я не спал двое суток, вы убили или ранили почти каждого, кто мне дорог. Объясни, что я должен после этого чувствовать?
— Любопытство, — сказал он.
— Любопытство?
— Да, именно, — повторил он и так дернул дробовик, что шея Дэниэль Роусон резко изогнулась, а голова ударилась о его колено.
Я смотрел на нее, но в ней не было ни страха, ни гнева. Она была покорна. Как и я. Попытался ощутить некую связь между нами на этой почве, но безуспешно.
Я посмотрел на Джерри.
— Любопытство к чему, Джерри? — Я провел рукой по бедру, нащупав курок пистолета. До меня дошло, что он не потребовал положить оружие. Странно.
— Ко мне, — сказал он. — Я убил множество людей, Патрик.
— Браво.
Он вздернул дробовик, и колени Дэниэль Роусон оторвались от льда.
— Тебя это развлекает? — спросил он, и его палец крепко сжался вокруг спускового крючка.
— Нет, Джерри, — сказал я, — мне по фигу.
В эту минуту я заметил, как в темноте над корпусом машины выдвинулась часть забора, и на ее месте образовалось пустое пространство. Затем забор вернулся на место, а пустота исчезла.
— По фигу? — переспросил Джерри. — Вот что я тебе скажу, Пэт: посмотрим, насколько тебе действительно все безразлично. — Он завел руки назад, перенес вперед ребенка, крепко держа его за одежду на спине, и поднял его в воздух. — Весит меньше, чем некоторые камни, которые я когда-то поднимал, — сказал он.
Ребенок был еще под воздействием лекарств. А возможно, мертв, не знаю. Его глазки были крепко зажмурены, как от боли, а маленькую головку покрывали светлые перышки слипшихся волос. На вид малыш казался легче подушки.
