На его слова проезжий не обратил внимания.
— Он там не помер? Нет?
— Нет. Он не помер. Его порезали грабители.
— Порезали грабители?
— Да, сэр.
— В смысле — почикали бритвами?
— Нет. В смысле — воткнули ему пику в грудь.
— Но за каким же, спрашивается, толстым хреном?
— А вот вы бы мне и объяснили.
— Я-то откуда знаю.
— Ну так и я не знаю.
Всадник сидел в седле, задумчиво покуривая. Обвел глазами местность к западу от реки.
— Не понимаю я эту страну, — сказал он. — То есть вообще ни зги не понимаю. А у тебя, случайно, нет тут где-нибудь в загашнике кофейку?
— Есть даже кой-какой харч. Когда вы нарисовались, я как раз собирался вдарить по котлу. Особых разносолов не имею, но, если не откажетесь, милости прошу.
— Что ж, коли так, я был бы очень благодарен.
Он устало слез с коня, переложил поводья за спиной из руки в руку, опять поправил шляпу и пошел вперед, ведя коня под уздцы.
— Ни черта я тут понять не могу, — сказал он. — А ты не видел, тут не проезжал мой самолет?
Они уселись у костра и, пока лес темнел, стали ждать, когда сварится кофе.
— Вот никогда бы не подумал, что цыгане окажутся такими трудягами, — сказал мужчина. — У меня насчет них большие были сомнения. Но со мной просто: когда бываю не прав, я это признаю.
— Что ж, это хорошая черта.
— Еще бы.
Они вместе ели фасоль, завернутую в тортильи, с плавленым сыром. Сыр был прогорклый и отдавал козлом. Билли палочкой приподнял крышку кастрюльки, где варился кофе, заглянул туда и вернул крышку на место. Посмотрел на гостя. Тот сидел на земле по-турецки, одной рукой держа себя за подъем сапога.
— Судя по твоему виду, ты довольно давно уже здесь, а? — сказал гость.
— Не знаю. А что у меня за вид?
— Вид человека, которому пора возвращаться.
— Что ж. Насчет этого вы, наверное, правы. Это у меня уже третья ходка. И первая, когда я получил то, ради чего сюда ехал. Но черт бы меня взял, если я этого когда-нибудь хотел.
Мужчина кивнул. Ему, похоже, не было нужды знать, что именно это было.
— Вот что я тебе скажу, — проговорил он. — Чтобы мне сюда еще раз вернуться — это должно произойти что-то такое… Ну, например, в аду закончатся дрова. Вот тогда я, весь заиндевевший, прискачу сюда. Но до этого — ни-ни!
Билли разлил кофе по чашкам. Стали пить. Хлебать из жестяных кружек горячий кофе — еще то удовольствие, но гость этого, похоже, не замечал. Все выпил и сидел, глядя сквозь лес в сторону реки, где под луной играли серебряные выгибы воды на галечных банках. Ниже по течению жемчужная чаша луны, как впаянная, сидела в напластованиях туч, словно свеча, вставленная в пустой череп. Взболтав гущу в чашке, мужчина выплеснул ее во тьму.
— Поеду, пожалуй, — сказал он.
— А до утра не хотите остаться?
— Да нет, люблю ночную езду.
— Ну что ж…
— Надо больше успевать, нечего сидеть сиднем.
— Тут, между прочим, грабителей полно, — сказал Билли.
— Грабителей… — повторил мужчина.
Задумчиво посмотрел в огонь. Помедлив, вынул из кармана одну из своих тонких черных сигар и внимательно осмотрел. Потом скусил с нее кончик и выплюнул в огонь.
— Сигары куришь?
— Да у меня вообще курить нет привычки.
— А что — религия не велит?
— Да нет, насчет религии я тоже как-то не очень.
Наклонившись, мужчина вынул из огня горящую головешку и прикурил от нее сигару. Ему пришлось почмокать и попыхтеть, прежде чем она раскурилась. Когда все удалось, он положил головешку обратно в костер, пустил кольцо дыма, а потом второе кольцо, поменьше, которое прошло сквозь середину первого.
— Во сколько они отсюда вышли? — спросил он.
— Не знаю. Может, в полдень.
— Хотя больше десяти миль они вряд ли сделали.
— А может, и позже.
— Каждый раз, стоит мне где-нибудь задержаться, у них тут же что-нибудь ломается. Ни разу случая не упустили. Но это моя вина. Очень уж меня отвлекают тутошние сеньориты. Когда я был за морем, мамзели тоже — ох как были хороши. Обожаю, когда они ни бум-бум по-американски. А ты там побывал?
— Нет.
Он пошуровал в костре и вынул палку, от которой прикуривал сигару. Резким взмахом сбил пламя, после чего повернулся и красным дымящимся ее концом изобразил на фоне окружающей тьмы то ли узор, то ли некие письмена, как ребенок. Наигравшись, бросил ее обратно в костер.
— А что с конем — все действительно так серьезно? — сказал он.
— Не знаю. Два дня уже не встает.
— Тебе надо было тех моих цыган на него напустить. Цыгане, говорят, насчет коней — ну прям такие доки!
— И что, это правда?
— Откуда мне знать. Знаю только, что они умеют больному коню придать такой вид, как будто он здоровый. И он будет здоровым, пока они его тебе не продадут.
— Но я его не собираюсь продавать.
— А ты лучше вот что сделай.
— Что?
— Костерок сделай побольше.
— Это зачем?
— Затем, что пумы. Конина — их любимая еда.
Билли кивнул.
— Это я слышал и раньше, — сказал он.
— Знаешь, почему ты это слышал и раньше?
— Нет, не знаю.
— Вот то-то и оно.
— А все-таки почему?
— Потому что это правда, вот почему.
— Вы полагаете, если человек что-то слышал раньше, это, скорее всего, правда?
— По моему опыту, да.
— А по моему, нет.
Мужчина сидел и курил, глядя в огонь. Через некоторое время вдруг говорит:
— По моему опыту тоже нет. Я это просто так сказал. Да и на войне я, по правде говоря, не был. Белый билет у меня. Всегда был и всегда будет.
— А что, цыгане этот самолет спустили с гор в реку, а потом сплавляли на плоту?
— Это они тебе так сказали?
— Да.
— Этот аэроплан стоял в хлеву на ранчо Таливер,
{110}
в окрестностях города Рикардо-Флорес-Магон, штат Чиуауа.
{111}
До тех горных плато, о которых ты говоришь, он и долететь-то не мог. У него потолок меньше двух тысяч метров.
