— А летчик, который им управлял, погиб?
— Мне, во всяком случае, об этом ничего не известно.
— А зачем вы сюда приехали? Найти аэроплан и забрать его?
— Я сюда приехал затем, что спутался с девчонкой в Мак-Аллене, штат Техас, и ее папаша грозился меня к такой-то матери пристрелить.
Билли долго смотрел в огонь.
— Ты говорил о том, как бывает, что налетаешь прямиком на то, от чего бежишь, — сказал мужчина. — В тебя когда-нибудь всаживали пулю?
— Нет.
— А вот в меня два раза. Последний раз среди бела дня в субботу прямо в центре Куаутемока.
{112}
Кто это видел, все тут же разбежались. Если бы не две меннонитки, которые унесли меня с улицы и положили в фургон, я бы до сих пор там валялся.
— Куда вас ранили?
— А вот прямо сюда, — сказал он. Повернулся и отвел волосы, показав место над правым виском. — Вот сюда, видишь? Там прямо видно.
Он наклонился и сплюнул в огонь, потом бросил взгляд на сигару и сунул ее обратно в рот. Попыхтел ею.
— Но я не спятил, — сказал он.
— А я и не говорил, что вы спятили.
— Нет. Но ты мог это подумать.
— Но и вы обо мне могли это подумать.
— Мог.
— А это правда с вами было или вы просто так сказали?
— Нет. Это правда было.
— А у меня здесь брата застрелили. Я и приехал-то, только чтобы его тело домой забрать. Его застрелили почти что прямо здесь — ну, чуть южнее. В городе, который называется Сан-Лоренсо.
— Здесь пулю схлопотать примерно так же просто, как что угодно.
— А моего отца застрелили в Нью-Мексико. Конь, который там лежит, — это его конь.
— Жизнь — жестокая штука.
— Он переехал из Техаса в тысяча девятьсот девятнадцатом. Лет ему тогда было примерно столько же, сколько сейчас мне. Но родился он не в Техасе. Он родился в Миссури.
— А у меня дядя родился в Миссури! Однажды вечером, проезжая по тем местам, его папаша пьяный упал с телеги в грязь — вот так и вышло, что он родился в Миссури.
— А мама у меня выросла на ранчо в округе Де-Бака. Ее мать была чистокровная мексиканка, даже по-английски не говорила. Она до самой смерти с нами жила. Еще у меня была младшая сестра, которая умерла, когда мне было семь, но я ее очень ясно помню. Я ездил в Форт-Самнер, хотел найти ее могилу, но не нашел. Ее звали Маргарет. Мне всегда нравилось это имя. Если у меня когда-нибудь будет девчонка, я ее так и назову.
— Ну, я, пожалуй, поехал.
— Что ж…
— Насчет костра не забудь.
— Ага.
— Когда с тобой поговоришь, такое чувство, что ты уже нахлебался в этом мире полным ротом.
— Да я просто чушь болтаю. А так-то мне везло, пожалуй, больше, чем кому другому. Жизнь-то у нас всего одна, так что родиться — уже удача. Все остальное мелочи. Но вот братишка мой был к этой жизни больше приспособлен. Прямо с рождения. Да и разбирался во всем куда лучше меня. Не только в лошадях. Во всем. Наш папа знал это. И сам знал, и знал, что я знаю… Так что вот… Что об этом теперь говорить.
— Ну, я поехал.
— Будьте осторожны.
— Обязательно.
Он встал и поправил шляпу. Луна стояла высоко, небо очистилось. Река за деревьями была похожа на литой металл.
— Этот мир никогда не стоит на месте, — сказал всадник. — Ты знал это?
— Знаю. Он и сейчас меняется.
Через четыре дня он выступил вдоль реки на север, приторочив останки брата к волокуше, которую соорудил из жердей, привязанных концами к седлу. Граница была в трех днях пути. Чуть западнее поселка Дог-Спрингз миновал первый из белых обелисков, обозначающих государственную границу, дальше пошел по дну пересохшего старинного водохранилища. Старые земляные дамбы местами были разрушены, и он ехал, скребя жердями волокуши покрытое трещинами сухое глиняное дно. На глине дна отпечатались следы коров, антилоп и койотов, оставленные ими после какого-то недавнего дождя, а в одном месте глина была прямо будто рунами расписана трехпалыми следами журавлей: видны были места, где птицы приземлялись и где они бродили по бесплодной грязи. В ту ночь он спал уже в своей родной стране, и ему снился сон, в котором он видел Божьих паломников, как те упорно шли куда-то к горизонту в густеющих сумерках уходящего дня; у них был вид людей, возвращающихся из дальних краев, но они ходили туда не на войну, и это их возвращение не было бегством, — скорее, они там выполняли какую-то работу, от которой зависят все самые важные на свете вещи. От паломников его отделял темный овраг, и он стал вглядываться, пытаясь по инструментам в их руках определить, что это была за работа, но в руках у них ничего не было, они просто молча шли на фоне неба, и все вокруг темнело и темнело, и они ушли. Когда в кромешной тьме он проснулся, подумал, что по пустыне ночью и впрямь кто-то или что-то проходило, он долго потом лежал без сна, но такого чувства, что это что-то опять вернется, не возникало.
На следующий день проехал брошенный поселок Трес-Эрманас,
{113}
дальше пыльная дорога свернула к западу, а вечером, остановив коня на перекрестке у магазина в Ачите и глянув на юго-запад, увидел отблески заходящего солнца на вершинах Анимас-Пикс, но уже знал, что туда он больше не ходок. Двинулся поперек Анимас-Вэлли, медленно таща за собой волокушу; через долину шел целый день. Утром въехал в Анимас, а день оказался Пепельной средой,
{114}
и первыми, кого он увидел, были мексиканцы с пепельными крестами на лбу — пятеро ребятишек и женщина; они шли гуськом по пыльной обочине от города прочь. Он поздоровался с ними, но они лишь перекрестились при виде тела на волокуше и молча прошли. В скобяной лавке он купил лопату и повернул от города на юг, пока не доехал до небольшого кладбища, где стреножил коня, оставив его пастись у ворот в ожидании, пока хозяин выроет могилу.
Когда яма в сухой земле, наполовину состоящей из селитры, была уже по пояс, приехал шериф, вылез из машины и вошел в ворота.
— Я так и подумал, что это ты, — сказал он.
Перестав копать, Билли оперся на лопату и прищурился. Изношенную до дыр рубашку, которую было снял и бросил наземь, он теперь поднял, вытер ею пот со лба и молча стоял и ждал.
— Это, как я понимаю, твой брат там лежит, — сказал шериф.
— Да, сэр.
Шериф покачал головой. Обвел глазами окрестности. Как будто видел в окружающем пейзаже что-то такое, что запрещало просто так в здешней земле копаться. Опустил взгляд на Билли:
— Особо-то ведь… что тут скажешь, правда?
