— И даже очень. Впрочем, все мы невротики. Мы с Фебой часто говорили, что он находится под сильным влиянием матери, однако он с этим влиянием борется.
— Каким образом?
— Взрослея, Бобби постепенно освобождается от ее воздействия, вырывается на свободу. В этом году они с матерью несколько раз ужасно ссорились. Такой крик стоял, что на втором этаже слышно было.
— Дело доходило до драки?
— Нет, конечно, драться они не дрались, но скандалили крупно.
— Он ей угрожал?
— Нет, не думаю. Бобби хотел бросить учиться и начать самостоятельную жизнь, а мамаша была против.
— И вы полагаете, он мог уйти из колледжа и устроиться на работу?
— С него станется.
— А он угрожал кому-нибудь физической расправой? Вам или, скажем, Фебе?
Долли невесело рассмеялась:
— Вы тоже скажете. Нет, конечно. Бобби за всю свою жизнь мухи не обидел. Это, кстати, Фебе в нем и не нравилось. Она даже называла его «христианским рабом». Помните:
Я был царем Вавилонским,
А ты христианским рабом
[12]
.
— А в принципе на насилие он способен, как вам кажется?
— На насилие по отношению к Фебе? — уточнила она, прижав к груди руки. — Вы к этому клоните?
— Да.
Долли покачала головой резкими судорожными движениями.
— Фебе он никогда не причинит вреда, в этом сомневаться не приходится. Я ни разу не видела, чтобы парень был так влюблен в девушку, как Бобби. Честное слово. А что, с Фебой что-то случилось? — спросила она, схватив меня за локоть.
— К сожалению, да, Долли.
— Она умерла?
— Увы.
Словно обжегшись, Долли отдернула руку и в тот же миг упала на меня, буквально упала. В следующий момент я сжимал ее в своих объятиях и гладил ее взъерошенные волосы. На любовную пару мы, впрочем, были мало похожи.
— Черт побери! — сказала она неожиданно звонким голосом. — Я перестала молиться, когда была еще ребенком. А снова начала в ноябре. Два месяца я молилась каждый вечер. А Феба все равно умерла. Значит, бога нет.
Я стал объяснять ей, что она не права, что бог, если он есть, ведет себя непредсказуемо, как, впрочем, и простые смертные. Однако Долли скоро надоело слушать банальности, она отвернулась и, прижавшись лбом к дверному косяку, стала вертеть ручку двери. Казалось, она не решается — или не в силах — открыть ее.
— Мне очень не хотелось, чтобы вы узнали о смерти подруги от меня, — сказал я, — но, согласитесь, это все же лучше, чем прочесть некролог в газете.
— Да, благодарю вас. Как она умерла?
— Этого мы пока не знаем. Но ее нет в живых уже два месяца. — Я коснулся ее плеча. — Могу я обратиться к вам с еще одной просьбой?
— Да, пожалуйста, только сейчас мне очень не по себе.
— Позвольте мне позвонить из вашей комнаты.
— Боюсь, это невозможно, соседка ведь спит, а она терпеть не может, когда ее будят.
— Я буду говорить шепотом.
— Хорошо, звоните.
Я вошел. На диване, завернувшись в одеяло, спала девушка с волосами цвета сливочной тянучки. Телефон стоял на письменном столе рядом с громоздкой, допотопной пишущей машинкой, в которую был вставлен все тот же, напечатанный лишь наполовину лист бумаги. Я присел к столу и еще раз перечитал недописанное предложение:
«Многие специалисты считают, что в антиобщественном поведении преобладают социоэкономические факторы; существует, однако, иная точка зрения, согласно которой отсутствие любви...»
Буква "е" выпадала из строки. Старый «Ройал», "е" выпадает из строки... Я достал анонимные письма, которые дал мне Вилли Мэки, и быстро сравнил шрифт писем и научной статьи — совпадает! Стало быть, письмо Гомера Уичерли, угрожающие подметные письма и курсовая Долли напечатаны на одной и той же пишущей машинке. На этой.
— Что вы делаете? — шепнула она мне на ухо.
— Я тут кое-что обнаружил... Скажите, откуда у вас эта машинка?
— Вообще-то она принадлежит Фебе. А теперь я ей пользуюсь. А что, нельзя?
— Боюсь, мне придется забрать машинку с собой.
— Зачем?
— Для дела, — уклончиво ответил я. — Вам случайно не известно, где Феба взяла ее?
— Нет, но машинка старая, ей, должно быть, лет двадцать. Вероятно, Феба купила ее в комиссионном магазине. Впрочем, на нее это не похоже. Она любила новые вещи.
Тут соседка Долли перевернулась на другой бок и сонным голосом проговорила:
— Что ты там делаешь, Долли? Ложись спать.
— Спи.
Девушка послушалась — повернулась к стенке и уснула, а Долли спросила:
— Зачем вам эта машинка?
— Сам пока не знаю, — ответил я, всматриваясь в напряженное маленькое личико — загнанный заяц, иначе не скажешь. — Почему бы вам не послушаться совета соседки и не лечь спать? Согрейте себе молока и ложитесь, а я позвоню и уйду. Вам надо выспаться.
— А что, это идея, — сказала она с некоторым сомнением в голосе, пошла на кухню и загремела там кастрюлями.
А я тем временем позвонил в справочную:
— Говорит Роберт Донкастер. Вчера вечером, около шести часов, мне звонили из Пало-Альто. Не скажете, с какого номера?
— Простите, сэр, — ответила телефонистка, — но мы фиксируем только номера заказа.
— Значит, нет возможности выяснить, кто мне звонил?
— Не знаю, сэр. Сейчас соединю вас со старшим оператором.
В трубке сначала раздался щелчок, потом «ждите ответа», а через мгновение громкий голос женщины постарше:
— Говорит старший оператор. Что вы хотели?
— Меня зовут Роберт Донкастер. Вчера около шести вечера мне позвонили из Пало-Альто. Я хочу выяснить номер моего абонента.
— Если вам звонили «автоматом», то узнать номер вашего абонента мы не можем.
— Нет, разговор заказывался.
— Тогда номер абонента вам дадут в Пало-Альто.
— А по какому номеру мне позвонить?
— Такого рода услуги мы оказываем только в случае крайней необходимости.
— Это как раз тот случай.
Старший оператор поверила мне на слово:
— Хорошо, сейчас попробую вас соединить. Ваше имя, сэр?
— Роберт Донкастер.
— Номер телефона?
Я продиктовал ей номер, считав его с телефонного аппарата.
