— Какого он возраста?
— Лет сорока пяти, может, пятидесяти. Усы у него с проседью. Старше меня. И повыше.
В это время на заправку с автострады въехал пыльный автофургон с орегонским номером. Трое детей на заднем сиденье таращили уставшие глазенки и во все стороны вертели головами, ожидая увидеть Диснейленд. Водитель заглушил мотор и метнул в сторону Гарри недовольный взгляд.
— С вас пять долларов девяносто центов, — заторопился Гарри. — Марки возьмете?
Я расплатился.
— Марки не нужны, сдачу оставь себе. Спасибо за информацию.
— Вам спасибо. — И Гарри, размахивая тряпкой, побежал к фургону.
Мотель «Сиеста» располагался на выжженном солнцем пустыре поблизости от стоянки грузовиков. Перед входом красовалась реклама домашней утвари. По штукатуренным стенам коттеджей разбегались глубокие трещины, как будто чья-то рука загребла их и изо всех сил стиснула. «Сиеста» была на порядок хуже отеля «Чемпион», а ведь и тот фешенебельностью не отличался.
Я остановил машину у коттеджа с вывеской «Контора» и уже направился, скрипя подошвами по гариевой дорожке, к входу, но тут заметил, что за соседним коттеджем стоит старенький «форд» первой модели. Я подошел к «форду» и заглянул за ветровое стекло: на регистрационном талоне значилось имя Бобби Донкастера и его адрес в Болдер-Бич. Тогда я бросился к коттеджу, за которым стоял «форд», и подергал дверь — заперта. Окно было задернуто измятой зеленой занавеской.
У меня за спиной хлопнула дверь. Из конторы вышла и, раскачиваясь, поплыла в мою сторону очень толстая женщина в надетом поверх пестрого платья мужском свитере. В ушах у нее болтались серьги величиной с медные кольца, на которые надеваются занавески. Волосы были густо-черные, и только из челки выбивалась издали похожая на шрам седая прядь.
— Проваливай отсюда! — гаркнула она низким хриплым голосом. — А то получишь пулю в лоб.
И она, тяжело дыша, подняла свою огромную, покрытую веснушками лапу, в которой был зажат маленький, точно игрушечный, пистолет.
— Я не грабитель, мэм.
— А мне наплевать, кто ты такой. Говорю, проваливай.
— Я — сыщик. Убери свою пушку.
И я показал ей полицейский жетон, доставшийся мне от шерифа Лос-Анджелеса, который был недоволен моим поведением. Жетон, видимо, произвел на толстуху впечатление, ибо пистолет мгновенно исчез в недрах ее необъятной груди.
— Чего ты здесь забыл? — поинтересовалась она. — Заведение у нас солидное, тихое. А к прошлогодней истории мы отношения не имеем — тогда здесь другой управляющий был.
Я покосился на дверь коттеджа, у которой стоял «форд»:
— Рыжий там?
— Он тебе нужен?
— И не только мне.
— Мы за постояльцев не отвечаем, — стала оправдываться она, изобразив на лице траур.
— Я не о том. Он у себя?
— Вряд ли. По-моему, еще не возвращался.
Я подошел к двери коттеджа и громко сказал:
— Выходи, Бобби! Выходи, а то войду я.
Ответа не последовало, и я поддал плечом тонкую дверь.
— Ты что, спятил?! — крикнула толстуха. — Не вздумай высаживать дверь. Погоди, я сейчас.
Вскоре толстуха вернулась, гремя ключами. Она открыла дверь, а я достал пистолет. Сегодня, похоже, мне без него не обойтись. Внутри было темно, душно и пахло потом. В зеленоватом полумраке мебель напоминала лежащие на морском дне обломки затонувшего корабля.
Толстуха дернула за шнур и под похожим на луну, засиженным мухами белым стеклянным колпаком зажглась лампочка, осветившая бледным светом фанерный платяной шкаф, какого-то бурого цвета ковер и незастеленную двуспальную постель. Простыни на ней были скомканы и перекручены — казалось, два арестанта всю ночь сплетали из них веревки для неудавшегося побега. На полу рядом с кроватью валялась незастегнутая сумка с инициалами Р. Д., в которой я обнаружил смену белья, мужские рубашки, носовые платки, зубную щетку, пасту, бритву, а также чековую книжку на несколько сот долларов в банке Болдер-Бич.
Заглянул я и на кухню. На раковине на бумажной тарелке лежал недоеденный гамбургер с розовой сердцевинкой, из-под которого ласковыми, с поволокой глазами на меня пялился таракан, такой огромный, что непонятно было, почему он до сих пор не доел гамбургер. Стрелять в него я не стал.
Толстуха плюхнулась на кровать, и пружины под ее весом жалобно заскрипели. В унисон им заскрипел и ее голос:
— Не знаю, вернулся он или нет. Но по идее должен был. Он ведь и сумку свою тут оставил, и машину. И за жилье они еще не платили.
— Он здесь не один?
— С женой. — Она не сумела сдержать сальную улыбочку. — Так они записались, хотя я-то сразу поняла, что никакая она ему не жена. Но не отказывать же им из-за этого? Если бы я у всех свидетельство о браке и реакцию Вассермана проверяла, то давно бы уж разорилась. — Улыбка у нее была грубая и ехидная, под стать уму. — В чем же он подозревается?
— В убийстве.
— Плохо дело, — совершенно спокойно сказала толстуха. — А по его виду не скажешь. Может, это она во всем виновата? Он что, ее мужа убил?
— Вроде бы. Когда они сюда приехали?
— Она — вчера, часов в шесть, сказала, муж позже будет, а он — в одиннадцать вечера, где-то так.
— Как она назвалась?
— Смит. Мистер и миссис Смит.
— Они ушли отсюда пешком?
— Нет, за ними — вернее, за ней — приехал пожилой джентльмен на новеньком голубом «шевроле».
— Как этот джентльмен выглядел?
— Пожилой, с усами. — Она провела пальцем по верхней губе. — Усики не как у Чарли Чаплина, а как у Адольфа Менжу
[13]
. Хоть и в очках, а видный мужчина. И с ней он, как ни странно, ласково обращался.
— Что ж тут странного?
Толстуха покосилась на перекрученные простыни и смятые подушки, взяла одну, положила ее себе на колени, взбила и сказала:
— Он ведь ее муж?
— Нет. А кто он, я как раз и пытаюсь выяснить.
— Кого же тогда убили?
— Ее дочь.
Толстуху проняло:
— То-то у блондинки вид такой грустный. Уж я-то знаю, что такое потерять близкого человека. У меня у самой на войне муж погиб. С тех пор я и начала есть. А когда замуж за Сперлинга вышла, еще больше растолстела.
Она положила руку на грудь. Пальцы белые и толстые, как сардельки. Все тело заплыло жиром: кажется, ткнешь пальцем — и останется вмятина. Ноги и руки налитые, словно воском покрыты.
— Скажите, миссис Сперлинг, а что спрашивал у вас джентльмен с усами?
