Процесс обработки информации был мучительно долгим, как в компьютере устаревшей модели. Опасаясь, как бы мой новый приятель не «завис», я легонько стукнул его в плечо. И тут вдруг лицо Сереги искривилось, будто он выпил ацетона.
– Помер Лом, – ответил он на выдохе, будто я стукнул его кулаком в живот.
– Что? – не понял я и посмотрел на ближайшее окружение Сереги в надежде, что оно поможет мне расшифровать слова. Но окружение было еще более немногословным, чем Серега, и на наш разговор не реагировало вообще.
– Помер Лом, – повторил Серега и попытался задрать палец кверху.
Он не сопротивлялся, когда я, схватив за обвислый воротник водолазки, потащил его к двери посудомоечной, куда пожилая официантка вносила подносы с бокалами, и лишь завыл дурным голосом из раковины, наполненной холодной водой, куда я окунул его голову. Длинные мокрые пряди налипли Сереге на лицо, и он, ослепший, несчастный, покорно валился в ту сторону, куда я его толкал.
Он повалился на выжженную траву у живой изгороди из кустов боярышника и, встав на четвереньки, стал трясти головой и стучать зубами. Я ждал, когда он хоть немного протрезвеет и начнет соображать. Я молил бога, чтобы Серега поднял на меня осмысленный взгляд и произнес: «Прости, что ляпнул тебе глупость. Жив-здоров Лом, в вытрезвителе отсыпается».
Но он, хлопая мокрыми ресницами, словно плакал в три ручья, пробормотал:
– Не виноват я… Отнюдь… Я спал, я думал, он трезвый в воду полез…
Горький пьяница вынес приговор человеку, в чью смерть я не хотел поверить.
* * *
Странно, что Чегизов узнал меня – у меня был такой голос, словно в горле застряла рыбная кость.
– А, это ты! – ответил он. – Так и думал, что ты позвонишь. Просто беда с твоим спасателем. А я уже себя боюсь. Главный говорит: как Чегизов начинает репортажить, так народ топится, как котята по весне.
– Ты знаешь подробности?
– Не знал бы, так какого лешего в газете делал?.. Было так: Ломов, полагая, что в ледяную воду никто не полезет, устроил себе выходной и намассандрился с собутыльником. Они оба уснули в будке. Потом, видимо, у спасателя начались глюки: ему показалось, что кто-то с моря кричит, на помощь зовет. В дурной голове чувство долга обострено, рубаху на груди – хрясь! – и полез в воду. Его дружок через час просыпается – пусто в будке. Глянул на море и увидел, как мертвого Ломова волны в прибое песочат. Сердце от холодной воды застопорилось. Вызвал милицию. Приехала «Скорая», но вывозить отказалась. Полчаса труповозку ждали.
– Это тебе Серега рассказал? Философ?
– Ну да! – принял сравнение журналист. – Философ! Все палец в потолок направлял и умное лицо делал. А потом плакать начал… Алло! Слушаешь?
– Да.
– Ну ты прямо совсем духом упал! Не принимай близко к сердцу! Никто ж не виноват, что человек допился до ручки! Ему надо было вовремя на тормоза надавить.
– Нет, – произнес я, – не то. Все не то. В море действительно кричал человек и звал на помощь.
– Как ты сказал?
– Будь осторожен, – посоветовал я. – Возьми отпуск и умотай куда-нибудь далеко.
– На отпуск надо сначала загривенить, – со вздохом ответил журналист. – У меня такие карманы, что можно грибы собирать, не высовывая рук.
– Дать тебе в долг?
– Не, браток, спасибо. Никогда не брал. Придерживаюсь принципа самодостаточности.
«Вот это поработал детективом!» – уничижающе подумал я, отключая телефон. Сам вконец запутался да еще и человека подтолкнул к могиле. Самоуверенный болван! Думал все одним махом разрешить. Шашку наголо и вперед в атаку. Жалко спасателя, ох как жалко!
Я представил, как, шатаясь и срывая на ходу рубашку, к морю подбегает тщедушный мужик, торопится, суетится, заходит в волны и прижимает к груди руки от нестерпимого холода. Он что-то бормочет, потом кричит, пытаясь успокоить того, кто зовет его на помощь, и с головой ныряет в воду. Он плывет неправдоподобно красиво и сильно, и в его движениях еще можно увидеть почерк профессионала…
Я взялся за ключ зажигания. Мысли об «Оксамите», клиентах, договорах, Зинаиде, охраняющей мой комфорт и уют, о камине в гостиной и глупой Эмме вдруг вызвали во мне нестерпимое отвращение. Я не мог поверить, что весь этот мусор когда-то полностью наполнял оболочку моей жизни. Теперь главенствующим смыслом стала суперзвезда в облике миловидной девушки с платиновыми волосами.
Мотор взревел на холостых оборотах, и стрелка тахометра окунулась в красную зону. «Утоплю змею!» – с легкой ненавистью подумал я и помчался к морвокзалу.
У меня был приличный опыт вращения в криминальном мире, и я не мог поверить в то, что «следовательша», второй раз совершив преступление в том же месте, не засветилась. Быть такого не может! Она не прозрачна, она состоит из плоти, ее должны были видеть десятки людей. Убийство спасателя не было запланированным, по всей видимости, «следовательша» совершила его в состоянии душевного волнения и страха, спустя недолгое время после жесткого разговора со мной. И будь она семи пядей во лбу, будь она гением криминала, все равно должна была допустить несколько ошибок. Пусть для начала попытается вразумительно ответить, где была и что делала последние два часа!
У меня руки чесались, я подпрыгивал на сиденье, и «Крайслер», кажется, мчался по весьма странной траектории. У ворот пропускного пункта я остановился, зашел в будку дежурного и кинул в окошко паспорт и путевку. Я уже машинально пользовался паспортом Нефедова, словно частично вошел в его образ, превратился в полковника запаса ФСБ, практикующего частный сыск.
– В следующий раз, если будете нарушать… – менторским тоном начал отчитывать меня дежурный, но я не дослушал его, схватил документы и снова перепрыгнул через турникет. Половина шестого! Полчаса до отхода «Пафоса» в круиз!
От нетерпения я побежал по пирсу, не отрывая взгляда от белого флага с абрисом Кипра, выглядывающего из-за грязно-мазутных надстроек баркасов. «Нет, кошка крашеная, – думал я, – не видать тебе Кипра, как амнистии в ближайшие десять лет! Я с тобой церемониться уже не буду!»
Надо было, конечно, подумать о своем внешнем виде и придать ему хоть некоторую респектабельность. Красный, потный, со взъерошенными волосами, в белой рубашке, покрытой масляными пятнами, я взбежал по трапу на корму «Пафоса», где мне тотчас преградил путь упитанный смуглолицый мужчина в белой рубашке с черными погонами, украшенными золотой вышивкой и плетенкой.
– Прошу прощения, – вежливо сказал он с малозаметным акцентом. – Посторонним вход на яхту запрещен.
Я тяжело дышал и не мог сразу ответить. Наверное, этот бронзоволицый мужчина в форменной рубашке был капитаном «Пафоса». Очень кстати! Вытащив из кармана паспорт и путевку, я протянул их и сказал:
– Отказываюсь от круиза… Завизируйте, пожалуйста!
Капитан уже не смотрел на меня как на постороннего. Он принял документы, мельком взглянул на паспорт, на путевку и с сожалением ответил:
