— Вообрази, — сказал он. — Над нами семьдесят-восемьдесят футов воды, вон там стоит лодка, ты видишь, как мы вдвоем ныряем. Вроде акулы в глубине, видишь, как плещутся ноги, видишь поверхность воды…
Да. Она видела. Воображала себя на дне озера — мембрана воды нависает, как небо, по ней идет рябь от резиновой лодки, фигурки мальчиков дробятся в зеленовато-голубом свете, силуэты как птички, парящие в воздухе.
Люси содрогнулась, стряхнув воображаемую воду и детскую ностальгию.
Бледная пыль летит горизонтальными потоками близко к земле, проскальзывает змейкой по извилистым впадинам между песчаными дюнами и сорными травами. Все краски размыты пылью и светом, как на фотоснимке со слишком высокой яркостью и контрастом.
Ничего подобного не было в ее собственном детстве: никакого идиллического отдыха на пляжах, никаких надувных лодок, никаких загадочных подводных городов. Можно вспомнить плавание летом в помпейском бассейне, пробежки под дождевальной установкой во дворе с Патрисией, пухленькой девочкой в закрытом купальнике, ловившей открытым ртом брызги.
Бедная Патрисия, подумала она.
Бедная Патрисия моет посуду, стирает, жалобно смотрит на Люси, которая сидит на диване перед телевизором. Как будто она чересчур хороша, чтобы убрать за собой. Возможно, думала Люси, для них обеих лучше, что она исчезла. Может, Патрисия стала счастливее.
— А, — сказала Люси, — где сейчас твой брат? Ты звонишь ему, разговариваешь или еще что-нибудь?
Джордж Орсон сморгнул. Видно, тоже выныривал из воспоминаний, потому что сначала опешил. Словно вопрос его озадачил. Потом опомнился.
— Он… собственно, его больше нет, — сказал, наконец, Джордж Орсон. Сморщил лоб. — Утонул. Где-то… по-моему, милях в пяти к северу отсюда. Ему было восемнадцать. В том году окончил школу, я был в колледже, еще в Нью-Хейвене, и, должно быть… — Он помолчал, как бы поправляя картину на стене своей памяти. — Должно быть, пошел ночью поплавать и… вот. Никто не знает, что случилось, поскольку он был один, и никто не понял, как это случилось. Он был великолепным пловцом.
— Ты не шутишь? — сказала она.
— Разумеется, нет, — сказал он и взглянул на нее с ласковой укоризной. — Зачем шутить такими вещами?
— Господи боже мой, Джордж, — сказала она, и оба умолкли, глядя вверх на тонкие завитки сланцевых облаков, растянувшиеся по небу. Бывшая поверхность воды расстилалась в двенадцати морских саженях над ними.
Люси не знала, что думать. Давно они вместе? Почти пять месяцев? Во время многочасовых разговоров обсуждались разные истории, фильмы, его учеба в Йеле, приятель-геолог, приятель-фокусник, чокнутые компьютерщики в Атланте, всевозможные пустяки, а она до сих пор не сложила основную канву его жизни.
— Джордж, — сказала Люси, — тебе не кажется странным, что ты мне никогда не рассказывал о своем погибшем брате?
Она старалась выдерживать обычный тон дружеской болтовни, но голос зазвенел, и возникло кошмарное ощущение близости того же неудержимого приступа плача, как во время телефонного разговора с членом приемной комиссии Гарвардского университета.
— Я тебе рассказала о своих родителях, — сказала она.
— Рассказала, — сказал Джордж Орсон. — И знаешь, что я всегда высоко ценю твою откровенность. — Он слегка передернулся, не желая спорить и не желая ее огорчать. Выражение лица нерешительно изменилось, и Люси задумалась, не поймала ли его на правде, как других ловят на лжи. — Хочешь правду? — сказал он. — Вряд ли тебе полезно слушать рассказы о другой трагической смерти. Когда еще тяжко переживаешь собственную потерю. Тебе надо отделаться от всего этого, Люси. Действительно, ты рассказала мне о родителях. Но на самом деле не хочешь говорить об этом.
— М-м-м, — протянула она, потому что, возможно, он прав; возможно, в конце концов, он ее понимает. Но разве она действительно переживает потерю так тяжко, как ему кажется?
— Кроме того, — сказал он, — мой брат погиб давным-давно. Я не слишком часто вспоминаю об этом. В основном только здесь.
— Понимаю, — сказала она, и они сели на искрошившиеся ступени старого храма. — Понимаю, — повторила она, и голос опять зазвенел, задрожал.
Вспомнилось, как однажды отец брал их с Патрисией на рыбалку на озеро Эри в лодке с гидролокатором, помогавшим отыскивать крупную рыбу. Представила себе, как Джордж Орсон прощупывает локатором свою память, отыскивая тень брата, скользящую в темной воде.
— А… ты по нему не тоскуешь? — сказала она.
— Не знаю, — сказал, наконец, Джордж Орсон. — Конечно, тоскую в определенном смысле. Естественно, меня потрясла его смерть, ужасная трагедия. Но…
— Но что? — спросила Люси.
— Но четырнадцать лет — долгий срок, — сказал Джордж Орсон. — Мне тридцать два года. Возможно, ты еще не понимаешь, что за такое время проходишь много жизненных этапов. С тех пор я побывал разными людьми.
— Разными? — переспросила она.
— Десятками.
— Правда? — сказала она. И снова почуяла, как сквозь нее прошла волна теней — разных людей, которыми она сама хотела бы стать, — печали и тревоги, которых она старалась не замечать, шевельнулись внутри, словно айсберг. Неужели они опять праздно болтают? Или ведут серьезную беседу? — А… — сказала она. — А… сейчас ты кто?
— Сам точно не знаю, — сказал Джордж Орсон и долго смотрел на нее зелеными глазами, которые метались мелкой рыбешкой по ее лицу. — Хоть, по-моему, это не страшно.
Она позволила ему погладить себя по руке. По костяшкам, по пальцам, по кончикам пальцев. Он дотронулся до ноги, как всегда, когда особенно сосредоточивал на ней внимание.
Да, он любит ее, подумала она. Почему-то кажется, что он единственный, кто ее по-настоящему знает. Настоящую Люси.
— Слушай, — сказал Джордж Орсон. — Что, если я предложу тебе отказаться от твоего прежнего «я»? Прямо сейчас. Что, если я предложу прямо здесь похоронить Джорджа Орсона и Люси Латтимор? Прямо в этом мертвом городе?
Не стоит его опасаться, думала она. Он ей ничего плохого не сделает. И все-таки в лице, в глазах видна непонятная нервирующая настойчивость. Она бы не удивилась, если бы он сейчас признался в каком-то ужасном поступке. Возможно, в убийстве.
— Джордж, — сказала она, слыша, как хрипло и неуверенно звучит ее голос в этой ровной впадине. — Ты меня стараешься испугать?
— Вовсе нет, — сказал он и взял ее руки в свои, крепко сжал, приблизил к ней лицо так, чтобы она видела яркий, живой, серьезный взгляд. — Нет, моя дорогая, клянусь Богом, я никогда не стану пугать тебя. Никогда. — И он с надеждой ей улыбнулся. — Просто… милая, вряд ли я смогу дальше быть Джорджем Орсоном. И если мы останемся вместе, ты уже тоже не сможешь быть Люси Латтимор.
Перед ними расстилалось ложе бывшего озера, заросшее сорняками. Собравшиеся у противоположного берега облака превращались из грязно-белых в темно-серые. Пыль неслась по равнине, некогда покрытой морскими саженями воды.
