— Где это было?
— Я не знаю точно. Тогда я был здесь совсем новичок, и вино ударило мне в голову.
— Как этот сидр, — Фальконе опустошил бокал и довольно рыгнул. — Если я выпью еще больше, то не смогу больше задавать разумные вопросы.
Я налил ему добавки.
— Тогда давайте поменяемся ролями, и я задам один вопрос: это обычно, что у Шатле совершают убийства с такой решительностью?
— Речь идет о двух убийцах, возможно, о троих, которые связаны между собой.
— Даже это не будет чем-то чрезвычайным для такого города, как Парижа.
Фальконе положил серебряный грош на стол, словно хотел расплатиться за вино.
— Узнаете монету, монсеньор Сове?
Когда я внимательнее рассмотрел ее, то обнаружил медные царапины.
— Фальшивая монета, которой вы хотели разыграть Марго.
— Верно, она. Один из многих грошей, которыми наводнен Париж. Как во времена кокийяров… Похоже, литейщики и весовщики снова принялись за старое.
— Странное имя для фальшивомонетчиков.
— Литейщиками называют бездельников, которые уменьшают у настоящих монет их содержание серебра, а весовщиками — обманщиков с весами для монет. Они обманывают на весе монет или подкручивают весы, чтобы распространять деньги с меньшим весом среди народа. Или же они используют неиспорченные весы, чтобы выявить хорошие монеты, подходящие для литейщиков.
— Для того чтобы обманщики не обманывали друг друга? — Фальконе холодно улыбнулся.
— Я вижу, вы смотрите в корень дела. Это же совсем не трудно. Трудно будет, пожалуй, там, где необходимо схватить подонков.
Я наклонился вперед с любопытством:
— Признайтесь, это дело вашей чести.
— Теперь вы заглянули даже мне в душу.
— Но это бы означало…
— Ну, что же?
Я снова присел, таким ужасным мне показалось мое заключение:
— Это бы означало, что вы предполагаете взаимосвязь между убийствами и фальшивыми монетами?'
Он тяжело кивнул головой.
— Фальшивомонетчики, шулера, убийцы. Одно ведет к другому, и все находится во взаимосвязи.
— Как вы пришли к этому заключению?
— Уже около года мы следим за сбытом отлично отчеканенных фальшивых монет. Первые появились в кассе пожертвований Отеля-Дьё, позже мы нашли их и в других духовных организациях, даже у целестинцев. Филлипо Аврилло был ответственным как alraosenier за распределение поступлений. Литейщики и весовщики отмывали свои деньги с помощью набожных братьев и сестер.
Я выразил свое возмущение этим постыдным занятием и спросил:
— Итак, епископ Парижский попросил у вас помощи?
— Король сам имеет интерес в этом деле. Даже в казначействе появились в огромном количестве фальшивые монеты. Если король Людовик не может положиться на стоимость своей собственной казны, то вся Франция в опасности.
— Заговор против короля? — выпалил я, не дыша. Уже давно рассуждения Фальконе вогнали в меня страх.
— Вероятно. И уже чистая возможность этого опасна, — сказал лейтенант. — Вам говорит что-нибудь имя Марк Сенен?
После небольшого обдумывания я покачал головой.
— Он — главный казначей в Высшей счетной палате, — Фальконе вздохнул и скривил лицо в кислую мину. — Скажем лучше, Сенен был таковым. Что сейчас с ним, никому в Шатле не известно. Фальшивые монеты всплыли в его особняке, были внесены в его книги как проверенные и находились как полноценные. Когда мы это установили, прево послал отряд лучников его арестовать. Но его дом был уже пуст, Сенен так же исчез, как и его дочь. Когда мы спросили в соседних домах, мы узнали, что только час до нас лучники штурмовали дом, и Сенен был арестован. Его дочь никто не видел.
— Этого я не понимаю. Если стража схватила этого Сенена, то он должен находиться у вас под стражей.
— Люди назвались стражей и были одеты в фиолетовую одежду оруженосцев, но они не пришли в Шатле.
— Странное совпадение, что они пришли с настоящими почти в то же время.
— Если это было совпадение.
— Иначе говоря, предполагается, что в Шатле есть предатель.
— Вы крайне прозорливы, юный друг, — мина Фальконе стала еще кислее, чем прежде. — Вы можете мне поверить, что эта мысль никого не обрадует в Шатле, меньше всего прево. Но судя по положению вещей мессир д'Эстутвиль не может исключать такое предположение, и поэтому он уполномочил меня пролить свет на эту темную историю.
— Итак, вам он доверяет.
— Я надеюсь на это.
— И вы используете убийства как повод, чтобы иметь возможность заниматься вашими собственными расследованиями без помех.
— Верно подмечено. Но не думайте, что жнец мне безразличен. Относится ли он к фальшивомонетчикам или нет, его делишкам нужно как можно скорее положить конец!
— Точно так же думаю и я, — сказал я, однако не рассказал ему о рисунке шпильмана Это значило сделать себя пособником полиции, подвергнувшись с большей долей вероятности разоблачению со стороны Годена — Вы довольно откровенны в своих высказываниях, лейтенант Фальконе. Могу ли я из этого заключить, что вы не считаете меня соучастником фальшивомонетчиков?
— Если вы — один из них, я ничего нового вам не рассказал. Тогда вы должны были бы мне что-нибудь рассказать, и вам следует так поступить. Схваченные с поличным литейщики и весовщики всегда очень неприятно заканчивают свои дни. Их опускают в кипящее масло — само собой разумеется, еще живыми.
— Само собой разумеется, — повторил я с трудом, стараясь скрыть волнение.
— Считаю правильным ввести вас в курс дела, — сказал Фальконе, прежде чем распрощался. — Хотя я еще и не знаю как, но каким-то странным образом вы вовлечены в эту историю — хотите вы сами того или нет.
Глава 9
Танец мертвецов
За холодными стенами кладбища, между гробниц, наполненных выбеленными костями, раздавались крики, смех, обрывки звуков музыки, во все стороны разлетались руки, ноги и целые тела. Мертвецы танцевали, и если это были не они, тогда те, кто когда-то был таковым. Сгнить и превратиться в бледные кости — судьба и нищего, и короля. Разве люди высокомерно не смеялись над этой судьбой — или же из страха перед этим, из ужаса стать следующим, кого похлопает по плечу старуха смерть с ухмылкой на черепе?! Дерзкие люди, которые здесь, перед лицом тысяч и тысяч мертвых, осмелились так громко жить. Или — отчаявшиеся. Призывы остроумных пилигримов и проповеди изнуряющих себя голодом нищих монахов раздавались неслышно.
Я был напуган и оглушен, испытывал отвращение и ужас, постоянно находился в опасности заразиться озорством будущих мертвецов. Некоторые выглядели так, словно старуха смерть уже держала их в своих когтях. Пожар сожрал их черное мясо, гной тек из открытых ран, кости выпирали из пожелтевшей кожи. В другом месте — разбившиеся, в третьем — хворые, — все они были долгожданными танцорами и музыкантами. Их подбадривали, ими восхищались, их осмеивали в головокружении безрадостного веселья. На таком спектакле, невообразимом на кладбище в Сабле, я еще никогда прежде не присутствовал.
