«Были с К. у Юс. на чтениях фут-в. Бред и чушь. Хор., что
опозд. Одна ф-ка – улыбка, будто цв. Др. – пошл. гетера. Стихи тоже пошл.» .
И далее записано это четверостишие.
Смешно – тогда мой дневник пестрел сокращениями, я старалась
писать как можно короче, словно куда-то постоянно спешила. И в самом деле, у
меня никогда ни на что не хватало времени, я вечно опаздывала, старалась успеть
везде: и на службу, и на курсы, и на уроки танцев, и на все литературные
вечера, и на выставки, и в библиотеку, и еще старалась помочь Косте выполнить
задания…
Куда мы все спешили? Зачем торопили время, словно бы гнали
его вскачь? Только теперь стало понятно, что жить в те последние нормальные,
человеческие годы надо было как можно медленней, чтобы время не сжималось, а,
напротив, рас-тя-ги-ва-лось, словно струйка густого золотистого меда, неспешно
стекающего с серебряной ложки…
Как глупо. Стоит мне начать вспоминать о прежнем, и я плачу,
словно последняя истеричка!
Не могу больше писать.
Ночь с 6 на 7 июля 200… года, Дзержинск. Василий Каширин
Вот именно об этом он и молился всю дорогу: чтоб цыганка не
разродилась в машине. И не представлял, что станет делать, если это все же
случится. Изредка взглядывал на нее, боясь увидеть, что – началось .
Пока ничего, впрочем, не начиналось. Она как села на
переднее сиденье («Лексус» машинка не тесная, вот уж нет, однако даже в
«Лексусе» на заднем сиденье не поместился беременный цыганский живот), так и
сидела, выпрямившись, словно кол проглотила, пристально уставившись вперед, на
дорогу. Стонать и причитать перестала, только изредка протяжно вздыхала и,
кажется, скрипела зубами. В эти минуты Василию было особенно жалко ее.
Поскрипишь тут, наверное!..
«Лексус» – он по хорошей дороге километры жрет только так, а
вот по колдобинам, как те, которые сейчас были под колесами, таскаться не
выучен. Иногда случались такие подскоки, что цыганке изменяла ее выдержка и
раздавался глухой стон. Тогда Василий покрывался ледяным потом и отчаянно
скашивал глаза: не начались ли уже схватки или, чего доброго, преждевременные
роды?
Но цыганка, с заострившимся носом, по-прежнему сидела прямо
и тискала длинными смуглыми пальцами подол. Подол был линялый, а пальцы –
довольно красивые, с изящными ногтями, совсем даже не грязные. Цыганка эта
вообще производила впечатление большой аккуратистки. Волосы не распущены абы
как, а заплетены в две тяжелых ровных косы. Руки, как уже сказано, чистые. Ноги
не босые, а в потертых кроссовках. Диковато смотрелись эти кроссовки рядом с
ворохом юбок, да ладно, чего от ромалэ ждать, потом не разит от нее, да и
ладно. Василий потных баб на дух не переносил, считал их позором женского рода.
Эта была не потная.
Он все чаще на нее косился. Опыт общения с цыганками у него
был невелик. У его сестры Маши одна такая вот многоюбочница полтора года назад выманила
все деньги, предназначенные на квартплату за два месяца, но, с другой стороны,
сестрица Василия от рождения самая настоящая Маша-растеряша. Порою и к Василию
приставали цыганки с просьбой дорогу показать (это у них уловка такая, всем
известная: начнут с того, что дорогу спрашивают, а потом деньги клянчат, про
разбитое сердце твердят и предлагают погадать «на судьбу»), и тогда он вежливо
отвечал, что нездешний и никакой дороги не знает. Отчего-то после этого цыганки
от него отставали. Словно у приезжего не может быть разбитого сердца и
«судьбы», на которую надо гадать!
Словом, с цыганками у Василия были отношения вполне
безоблачные, однако рядом с этой беременной особой он чувствовал некоторую
опаску. Чем больше смотрел на нее, тем больше напрягался: в цыганке было что-то
неестественное. В ее молчаливости, в ее выдержке. Она должна вести себя совсем
иначе! Корчиться, громко стенать, выдавливая сквозь стиснутые зубы какие-нибудь
невнятные цыганские слова. Скандалить, просить ехать побыстрее или, наоборот,
не гнать. В конце концов, предлагать ему погадать, что ли! Она же молчала,
словно… словно партизанка в лапах врага. Будто Василий вез ее на расстрел, а не
в роддом! У нее даже лицо как бы усохло от напряжения, от невероятных усилий
сдерживаться. Профиль стал горбоносым, каким-то мужским, губы поджались в
ниточку.
Или ему все это чудилось? Ну что, в конце концов, он знал о
цыганах и цыганках? Разиков двести выслушал легендарный Маруськин рассказ о
квартирных деньгах, романтическую повесть М. Горького «Макар Чудра» в юности
читал да еще смотрел кино «Табор уходит в небо». В повести и в фильме была
цыганка Рада с чрезмерно развитым чувством собственного достоинства. Именно это
чувство и довело ее в конце концов до смерти. Так, может быть, причина каменного
молчания пассажирки тоже чрезмерно развитое чувство собственного достоинства?
Ну, ребята…
Он ехал и уже прямо-таки молился, чтобы пытка присутствием
этой женщины в его машине поскорей кончилась. Однако сержант Кондратьев наврал:
роддом – обещанная сержантом клиника – вовсе не находился «на самом въезде в
Дзержинск». Раза три Василию приходилось сворачивать к допотопным киоскам – на
заре демократии такие зарешеченные железяки назывались «комками», в Нижнем их
все давно посносили и поставили на их месте хорошенькие мини-маркеты, а здесь,
в глубинке, они все еще маячат, словно призраки прошлого, – и спрашивать
дорогу. Потом он все же отыскал будочку автобусной остановки с надписью:
«Магазин имени Свердлова» (при чем тут вообще Свердлов, ради Христа?!),
практически напротив которой, по словам аборигенов, должен был находиться
роддом, однако это «практически напротив» оказалось понятием весьма и весьма
растяжимым. Но вот наконец в свете фар мелькнули два двухэтажных дома,
соединенные длинным переходом, и Василий понял, что прибыл на место. И не
только сам прибыл, но и свой опасный груз доставил. В целости и сохранности!
– Интересно, где тут у них приемный покой? – проворчал он
себе под нос, вглядываясь то в одно здание, то в другое.
Никакого путеводного огонька. Никакого светящегося табло.
Дежурные сестры и врачи спят небось без задних ног, и свет в приемном отделении
погасили. Он уже хотел дать сигнал, да погромче, чтобы разбудить безмятежно
дрыхнущих спасителей человечества, но спохватился, что заодно перебудит ни в
чем не повинных мамаш с их детишками, и убрал руку с сигнала. Заглушил мотор,
открыл дверцу. Полуобернулся к цыганке и предупредил:
– Не волнуйтесь, я сейчас выйду поищу, где тут у них
приемный покой. Разбужу, если спят. Потерпите еще минуточку, ладно?
