– Возьми, – говорит мужчина, который так своевременно пришел
мне на помощь. – Ты забыла пульт у Брюнов. Николь просила непременно отдать его
тебе.
Тупо смотрю в его темные, совершенно неоперенного цвета
глаза. Выражение их, кстати, тоже невозможно понять.
– А откуда ты узнал про пульт?
– Угадай с трех раз!
Я молчу.
– Позвонил Брюнам, само собой, – высокомерно разъясняет он.
– Вечером приехал наконец из Дижона, а рано утром позвонил. Они сказали, что ты
буквально несколько минут назад отправилась в аэропорт. Николь, кстати, и
сказала, что ты забыла пульт.
– Ты что, отправился вслед за мной во Франкфурт, чтобы
отдать мне пульт? – Я пытаюсь шутить, но, кажется, не очень удачно.
– Вот именно, – хмуро кивает он. – Честно говоря, я прилетел
через час после тебя и уже отчаялся, шатаясь по этому безумному аэропорту.
Никак не мог тебя найти. Потом решил попросить помощи у клоуна Ша – и
получилось, гляди-ка!
Честно говоря, у него тоже не самые удачные шутки. И вообще,
вид такой злой…
Я его боюсь. Боюсь смотреть на него, боюсь говорить с ним.
Но молчать еще страшней, поэтому решаюсь спросить:
– А… что-нибудь слышно о Жани? О Филиппе? Я слышала, Жильбер
пропал…
– Да, он уехал. Видишь ли, он побоялся, что именно на него
падет подозрение в убийстве Лоры. Клоди что-то там кричала про туфельку,
которую он искал в саду Жани… Ты понимаешь, о чем речь. Но убийцу уже не ищут.
– Почему? А, ну понятно, Клоди ведь призналась…
– Клоди тут ни при чем.
– Как? Значит, все-таки Жани…
– И она ни при чем. Проведена экспертиза, выяснилось, что
Лора умерла совершенно случайно.
– То есть как? Упала и умерла?
– Практически так оно и было. Перед тем как ехать в Дижон, я
побывал в Нанте и встретился с Жани. Она мне все и рассказала. Лора и впрямь
приехала в Мулен по вызову Клоди, чтобы шантажировать Жани и отвлечь ее из
дому. Жани была в ужасном состоянии: ведь она не сомневалась, что именно ты –
мать Филиппа.
– Ага, я так и подумала.
– Правильно подумала. Она решила отвадить тебя от Мулена.
Следила за тобой из пустого дома Жильбера (у нее был ключ), увидела, что ты
вошла в погреб, и заперла тебя. Совершенно как ты меня!
Я зажмуриваюсь. Ох, как это было сказано…
– Жани уверяет, что хотела только попугать тебя. И тут к ней
явилась Лора, и Жани поняла, что ошиблась роковым образом. Она призналась мне,
что вполне была способна убить Лору, но… Тут вмешалось Провидение.
– Как это?
– Да вот так. В одной из статуй, которые стоят в саду Жани,
свили гнездо осы. В тигре, точнее. Может быть, они выбрали его потому, что он
тоже полосатый, не знаю. Короче говоря, Жани с ними уже свыклась, а Лора
перепугалась, когда оса села ей на плечо. Прихлопнула ее, но та успела-таки
укусить… Через несколько минут Лора умерла от отека горла. Аллергическая
реакция.
– Не может быть…
– Почему? Это очень распространенный случай, такое иногда
происходит на рынках летом, когда осы летят на виноград. Поэтому люди, у
которых аллергия на осиный яд, должны их очень остерегаться. При укусе их может
спасти только очень скорая помощь. Лора, видимо, об этом не знала. И умерла на
глазах у Жани, которая ничем не могла ей помочь.
– И что было потом?
– Жани, конечно, перепугалась, решила, что ее обвинят в
убийстве. Спрятала труп, потом вспомнила о тебе и открыла погреб. Потом сделала
вид, что уезжает, и это видели соседи. Однако ночью она вернулась тайком,
отвезла тело Лоры в ее красный «Рено», ну и… Об остальном можно догадаться.
– Значит, именно она звонила Жильберу!
– Разумеется. Ради Жани он готов на все – даже уничтожить
улики.
– Какое счастье, что теперь все выяснилось и Жани с Филиппом
могут вздохнуть спокойно.
– Да уж.
Снова наступает тяжелое молчание. Что бы еще такое спросить?
– А… а что ты делал в Дижоне?
– Могу я сесть? – вопрошает он хмуро и, не дождавшись от
меня ни слова, довольно непочтительно заталкивает разнесчастного клоуна Ша в
сумку, а сумку раздраженно спихивает на пол.
– В Дижоне, видишь ли, живет мой друг, – поясняет он,
усевшись. – Этот господин работает реставратором в тамошнем Музее изящных
искусств, у него отличная мастерская. Мне не хотелось появляться в Париже –
боялся, что газетчики пронюхают о находке.
Мое сердце замирает.
– О какой находке?
Максвелл смотрит на меня с неподражаемо самодовольным
выражением.
– Ну, о картине, конечно. О картине Давида. Я ведь все-таки
нашел ее. И когда Клоди увидела, что труба с картиной у меня в руках, вот
тогда-то она и впала в натуральное помешательство… Конечно, если бы не та
суматоха, которая поднялась вокруг рехнувшейся Клоди, мне не удалось бы скрыть,
что сокровище найдено.
– А зачем тебе это скрывать?
Максвелл чуть улыбается, пожимает плечами:
– Ну, скажем, я сначала хотел насладиться обладанием этой
драгоценностью в одиночку. Не знаю, поймешь ли ты меня, но с нами, безумными
коллекционерами, такое бывает. Когда обретаешь то, что искал годами,
десятилетиями, жалко делиться находкой с другими – даже ненадолго. Кроме того,
я должен был удостовериться, что мне достался не просто ветхий холст с
облупившейся краской, что я смогу восстановить картину в ее первозданном виде.
– Ну и как?
– Пожалуй, смог бы, – говорит он, и эти слова убедительней
самого пышного хвастовства.
– Тогда почему никто не знает о картине? Ни в газетах, ни на
телевидении…
– Потому что я молчал о ней. И решил, что буду молчать и
впредь.
– Что?! Почему?!
Максвелл задумчиво смотрит на ворону, которая разевает клюв
на вывеске кафе «Weise Rabe».
