Вот только периодически достает нас один будущий папаша по
фамилии Москвитин. Это его супружница должна рожать ночью. Я ему двести раз
сказала: «Рано еще, не маячьте тут, не мешайте!» Но разве уговоришь такого
твердолобого бычка, к тому же в милицейской форме! Он беспрестанно возвращался
и ходил, ходил, топал по приемному покою, хотя ему тоже надо было быть на
дежурстве. Иногда, впрочем, подъезжала патрульная машина и увозила Москвитина.
Увы, ненадолго! Он вскоре приезжал – и снова ходил туда-сюда и все
прислушивался к чему-то. То ли стоны жены пытался уловить, то ли, может быть,
крик ребенка… С этими папашами беда одна.
В конце концов наши пациенты, большие и маленькие, уснули.
Мы все тоже разбрелись по лежанкам. Я пристроилась во втором корпусе, недалеко
от двери. Там у нас в коридоре, неподалеку от родилки, стоит мяконький,
удобненький диванчик. У этого дивана что хорошо? Сколько ни лежишь – шею не
ломит. А с других я вечно с остеохондрозом поднимаюсь. Долго не заспимся,
конечно, скоро у Москвитиной начнется…
С этой мыслью я крепко уснула – чтобы вскоре проснуться и
окунуться в самый жуткий и необъяснимый кошмар, какой только можно вообразить.
8 января 1793 года, замок Сен-Фаржо в Бургундии, Франция. Из
дневника Шарлотты Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо
О боже… О боже мой… Мне кажется, на меня обрушился какой-то
камнепад событий! Такое, помнится, случилось два года назад, когда я поехала
верхом и внезапно начался дождь. Удивительнее всего, что до этого больше месяца
с небес не упало ни капли, земля вся иссохла. И в тот день утро началось
безоблачное, а потом вдруг заволокло небо – и полило! Я направила коня (тогда у
меня был Феб – рыжий, солнечный красавец Феб!) под скалу, на которой
прилепилось несколько кустиков. Этот выступ отлично защищал от дождя, земля под
ним была сухая. Но дождь не собирался утихать. Нам с Фебом, которого я с трудом
удерживала на одном месте, было тесно под выступом, водяные струи хлестали со
всех сторон. Мы совсем вжались в скалу – и вдруг на нас просыпалось несколько
мелких камушков. Феб заволновался, попытался выскочить из-под скалы, но я,
глупая, старалась его осадить, а между тем камушки все резвее ползли по стенам
и уже побольше, поувесистее. Несколько ударили мне по шляпе и по холке Феба.
Как он перепугался! Как взвился на дыбы! Право, могу
сказать, не хвастая, что считаюсь отличной наездницей, однако даже мне едва
удалось удержаться в седле.
Феб словно с ума сошел. Не слыша моих окриков и словно не
чуя, как натягиваются поводья, он понес меня прочь. «Неужели взбесился?!» –
успела ужаснуться я. В это мгновение сзади раздался грохот. Обернувшись, я
поняла, что если даже мой конь и взбесился, то сделал это очень даже
своевременно. Потому что там, за моей спиной, уже не было козырька скалы, под
которым мы только что прятались. По склону с вершины катились немалые камни,
настоящие булыжники, валуны, и один из них, падая, только что раздробил
вдребезги наш спасительный выступ. Если бы не Феб… Если бы он не забеспокоился
и не помчал прочь…
Потом, когда я сообщила Роберу, старшему конюху, об этом
случае, он даже покачнулся от ужаса и какое-то время не мог ни слова вымолвить.
Но потом обрел дар речи и рассказал, что еще примерно два года назад, когда его
проезжал молодой грум, Феб попал однажды под такой же внезапный камнепад и был
даже ранен в холку. Наверное, ему запомнился тот случай. Я удивилась, почему
раньше ничего не слышала об этом, но Робер сказал, что мы с отцом
путешествовали в то время по Италии, а когда вернулись, ранка Феба уже зажила и
была не видна под густой гривой.
Я мгновенно вспомнила ту нашу чудесную поездку. Это было в
1789 году. Рим, Венеция, Флоренция… Сказочная, вечно цветущая Флоренция… Мы
вернулись во Францию в конце июля – и не узнали Парижа! Бастилии больше нет, на
улицах орут опьяневшие от какой-то выдуманной свободы простолюдины, а мой брат,
наследный граф Луи-Мишель Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо, отрекся от своего
рода, от своего сословия и стал позором семьи.
Боже ты мой, ну что я пишу, зачем? Ведь в моих дневниках
двухгодичной давности уже есть запись о том камнепаде, о странном поведении
Феба… Если я достану старые тетрадки, то найду подробнейшее описание того
пугающего события. О, понимаю. Я просто тяну время, чтобы, вспоминая прошлое,
не писать о настоящем! Да… тогда меня вынес из-под падающих камней Феб. Но кто
спасет меня теперь от того града ударов, который обрушивается не на мои голову
и плечи, а на мою жизнь?
Вчера я узнала, что лишилась брата. Мы все не сомневались,
что тело Луи-Мишеля привезут в родовое гнездо и здесь похоронят в семейном
склепе – каков бы он ни был, он все же Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо! Однако
его друзья-мятежники, революционеры, решили, что это слишком большая честь для
старого замка, в котором некогда жила Великая Мадемуазель
[15], где она
принимала у себя маршала Тюренна, своего отца, и знаменитую мадам де Севинье, и
принца Конде, и своего ненаглядного шевалье де Лозана, которому она в конце
концов и подарила Сен-Фаржо и у которого его купил наш предок в 1714 году. А
ведь Великая Мадемуазель была также и великой фрондеркой – то есть, выражаясь
языком современным, революционеркой. Она поворачивала пушки и посылала войска
против Мазарини, королевы Анны и маленького короля Людовика XIV… Отчего же ее
замок не годится для погребения там праха другого революционера, обрекшего на
смерть правнука Короля-Солнце?
[16]
Я бы поехала в Париж. Я бы забыла все, кроме того, что
Луи-Мишель – мой брат. Но… но его – с подобающими почестями, как жертву
проклятых контрреволюционеров-аристо! – погребут его новые друзья. Его
похоронят с воинскими почестями в Пантеоне! А его дочь Луизу-Сюзанну Лепелетье
решено взять под опеку Конвента. И это при живой матери, при живых
родственниках!
И я пока ничем не могу этому воспрепятствовать. В ближайшие
дни я буду занята другими похоронами – мой отец не вынес случившегося. Он умер
вслед за своим старшим и некогда самым любимым сыном. Не знаю, что именно стало
непосредственной причиной этой смерти: то ли убийство самого Луи-Мишеля, то ли
его соучастие в убийстве нашего короля.
От второго курьера, того, что привез известие о предстоящем
погребении Луи-Мишеля в Пантеоне, стали известны новые подробности и
голосования в Конвенте, и того, что произошло затем в ресторанчике Феврье в
Пале-Рояле.
