О таких обычно говорят: «И я так умею!» А еще мне не
понравились в них намеки в стиле Софьи Парнок [22] Увы, я не современна.
Наверное, опять же из-за моей работы. Для меня, акушерки, самое важное –
рождение детей, а они не рождаются от однополых связей. Значит, эти связи
противоестественны и богопротивны. И что еще за змеи там разметались на солнце?
Чепуха, словом.
Я, помнится, тогда пожалела, что не удалось послушать стихов
той девушки с улыбкой-цветком, а потом подумала, что это очень даже хорошо, а то
вдруг ее поэзия разочаровала бы меня. И я забыла о девушке-футуристке до
последнего времени, пока не признала ее в милой супруге полковника
Борисоглебского, с которой встретилась в Предварилке.
Она и впрямь была мила и приветлива со всеми. Она брала своими
крошечными ручками тяжелые свертки и тюки – ведь в тюрьму передавали и подушки,
и тюфяки – и все это терпеливо просовывала в окно. Среди принимающих передачи с
той стороны – полковник Борисоглебский, именно поэтому футуристка и не отходит
от окошка.
Она замечала, что я поглядываю на нее с доброжелательным
вниманием, и всегда особенно мило улыбалась мне. Потом мы познакомились. К
слову сказать, постоянные посетительницы немного знакомы между собой. Недавно
она вдруг сказала мне – доверчиво, словно младшая сестра старшей:
– Знаете, Татьяна Сергеевна, в прошлую пятницу мой муж смог
подойти так близко к окошку, что я исхитрилась протянуть ему руку, и он
поцеловал мои пальцы и даже проговорил несколько слов. Ах, кабы сегодня удалось
мне улучить мгновение шепнуть Алешеньке, что дело его почти закончено, что он
скоро будет дома!
– Откуда вы знаете, Анастасия Николаевна? – не сдержала
удивления я.
Ее розовый рот вновь расцвел чудной улыбкой:
– Мне сказали. Мне обещали наверняка. Теперь свобода моего
мужа – вопрос нескольких дней!
Я улыбаюсь в ответ на ее откровенную радость, но смотрю с
недоумением. Кто мог сказать такое? Неужели этой очаровательной девочке удалось
попасть на прием к одному из двух самых страшных людей петроградской Чеки,
которые ведают судьбами заключенных, – к Озолину или Рончевскому? Причем из них
двоих, как говорят, Озолин более человечен. Если он ведет дело, еще есть
надежда переломить его ход. От Рончевского же не вырвешься… Наверное, дело
Борисоглебского у Озолина. Ну что ж, дал бы бог, дал бы бог…
У Анастасии Николаевны такое чудесное настроение, что мы
даже немножко отвлекаемся от реальности и болтаем о прошлом. Я напоминаю ей тот
литературный вечер у княгини Юсуповой, описываю ее разноцветное платье, и
Анастасия Николаевна смеется:
– Это оттого, что в ту пору меня звали Коломбиной. Потому и
платье разноцветное. У нас, у поэтов, тогда непременно надо было зваться
Коломбинами, Пьереттами да Арлекинами. Ужас, да?
И она заливисто хохочет, вспоминая о прошлом, хотя ужас –
вот он, рядом с нами, вокруг нас. Ужас – это наше настоящее, я уж не говорю о
будущем…
– А как называли вашу подругу, помните, с перьями и в
рыболовной сети? – спрашиваю я, умалчивая, разумеется, о других приметах сей
экстравагантной особы.
Лицо Анастасии Николаевны словно освещается изнутри:
– Оленьку? Ее называли Арлезианкой. Очень красиво, верно?
Если не ошибаюсь, это какое-то цыганское племя… Впрочем, не помню. Хотя у нее и
литературный псевдоним был прелестный: Елена Феррари. Она под псевдонимом была
у нас в группе, ее настоящее имя я узнала вот только что, на днях.
– Как? – изумляюсь я. – Вы до сих пор дружите?
– Нет, мы и прежде вовсе не дружили и все это время не
встречались, однако буквально два дня тому назад она вдруг…
Договорить не удается: Анастасия Николаевна видит в окошко
своего мужа, и более ничто для нее не существует!
Это было на прошедшей неделе. А нынче…
Нынче моей милой футуристки у окошка не оказалось.
Разумеется, я подумала, что ее надежды сбылись и Борисоглебский отпущен на
свободу. Не стану скрывать: я надеялась, что Костя через него сможет передать
мне весточку. Наверное, не удалось… В любом случае нынче же пойду к
Борисоглебским! Анастасия Николаевна, помнится, обмолвилась, что они живут на
углу Сергиевской и Заиконоспасской улиц, в двухэтажном доме. Непременно отыщу
полковника и все-все выспрошу о Косте!
С этими мыслями я подхожу к вывешенным на стене спискам. Это
страшные списки! С трепетом приближаются к ним завсегдатаи приемной Предварилки
– через них Чека извещает нас об участи наших близких. Как правило, напротив
фамилии либо ничего не написано (значит, тот человек по-прежнему находится в тюремной
камере), либо написано «отпущен» (великая редкость, за все время моих хождений
в Предварилку я видела такую надпись только дважды), либо… либо там стоит
«сообщат на квартиру». Это страшно. Это конец… Это означает – человек
расстрелян. На квартиру никто ничего никому не сообщает, потому что сообщать
больше нечего. Но самого слова «расстрел» нигде не пишут – только в приговорах,
которые хранятся в подвалах Чеки. В «милосердной» Чеке, такое впечатление,
служат не отъявленные головорезы, а кисейные барышни, которые морщат носики при
виде той крови, которую проливают собственными же руками!
Итак, я подхожу к спискам и с сердечным замиранием веду
глазами по фамилиям. Никогда не подозревала, что Лазаревых так много на свете!
В одной Предварилке их заключено четверо. Нет, месяц назад их стало трое, и
надпись «Сообщат на квартиру» против фамилии Лазарев С.К. едва не свела в
могилу меня саму. Ведь в первое мгновение я решила, что буквы просто
перепутали, что инициалы С.К. означают моего Костю… Нынче Лазарев К.С. и двое
его однофамильцев значатся с прочерками, что само по себе хорошо. Ей-богу,
лучше не иметь никаких известий, чем получить печальные новости! Со вздохом
бросаю на список последний взгляд – и столбенею.
«Борисоглебский А.В., полковник, – читаю я, – сообщат на
квартиру» .
Борисоглебский А.В.! «Алешенька», как называла его жена…
Господи помилуй! Расстреляли! А как же обещание освободить? Она, несчастная,
так надеялась! Так ждала!
Лицо бедняжки Анастасии Николаевны представляется мне – и я
ничего не могу поделать с собой, стою перед этим ужасным списком и заливаюсь
горючими слезами, хотя обычно стараюсь сдерживаться, чтобы не распотешить
барышню, сидящую за окошком выдачи разрешений на передачу. У нее пухлощекая
мордашка, высоко взбитые кудряшки и накрашенные губки. Какая-нибудь содком ,
наверное. Так теперь называют содержанок комиссаров. Ими становятся даже и
приличные девушки: есть-то надо! Однако эта, раскрашенная, никогда в жизни не
была приличной!
