Кое-как дожидаюсь назначенного времени, чтобы просунуть в
окошко свою жалкую торбочку с пшенной кашей для Кости, – и снова начинаю
всхлипывать, когда вспоминаю, что убит человек, который заботился о том, чтобы
у всех заключенных была еда. О моем Косте заботился…
Я хотела идти к Борисоглебским, чтобы узнать о брате? Теперь
узнавать не у кого, но я все равно пойду к ним! Вернее, к ней. К Анастасии
Николаевне. Поддержу хоть словом… Как она там, бедняжка? Как пережила это
страшное известие? Сердце разрывается, когда думаю о ней. Ох, ну зачем, зачем
тот человек обнадежил ее, посулил свободу мужу, посулил жизнь?! Лучше б не
обещал, коли не был уверен!
Бреду пешком на Сергиевскую, угол Заиконоспасской. Трамваи,
ввинтиться в которые мне иногда удается, сегодня отчего-то не ходят. А впрочем,
нынче у меня нет настроения толкаться в пошлой толпе! Иду, не в силах
радоваться теплому ветру и проблескам солнца меж сырых и серых туч. Все мысли о
бедной Анастасии Николаевне… Какой я увижу ее? Смогу ли утешить?
Я так задумалась, что едва не попала под автомобиль. Под
черный, роскошный «Кадиллак» с клаксоном, который протрубил «матчиш»
[23] над
самым моим ухом. За рулем матрос. Я шарахнулась, успев заметить фигуру на
заднем сиденье – миниатюрная женщина в черной кожанке. Гладко причесанные
черные волосы, напряженный взгляд из-под густых ресниц… Тоже содком ? А может,
сама комиссарша? В кожаных куртках абы кто не ходит.
Только тут вижу, что, оказывается, я уже стою около нужного
мне дома. С замиранием сердца дергаю за цепочку звонка…
Дверь отворяет седая дама. Лицо ее в красных пятнах от слез.
Приглашает войти в небольшую уютную прихожую.
– Аси нет, – с трудом выговаривает она. – Думаю, что ее нет
в живых.
Я прислоняюсь к стенке: ноги подкашиваются от этих простых
слов.
– Я ее тетушка, – тихо говорит дама. – Вела у них с Алексеем
Владимировичем хозяйство. В среду Асе стало известно, что ее муж расстрелян,
хотя до этого… – Она смотрит на меня растерянно, словно решает: говорить или
нет? – До этого бедная девочка была полна надежд… ее уверили, пообещали…
– Кто? – спрашиваю я, однако этот вопрос дама предпочитает
не услышать.
– В среду, – продолжает она все так же тихо, – стало
известно, что Алексей Владимирович убит, и она тотчас ушла. С тех пор ее нет.
Ася никогда не говорила о самоубийстве, но я знала, знала, что она не переживет
смерти Алешеньки!
«В прошлую пятницу мой муж смог подойти так близко, что я
исхитрилась протянуть ему руку, и он поцеловал мои пальцы. Ах, кабы и сегодня
удалось!» – вспоминаю я оживленный, счастливый голос – и крепко жмурюсь, чтобы
удержать слезы.
– Оставила ли она записку? – спрашиваю я.
– Буквально два слова: «Не ждите и не ищите меня», – шепчет
дама.
– Но можно же узнать наверняка… – бормочу я, сама понимая,
что горожу чушь. О самоубийцах не пишут в советских газетах. В советском раю не
может быть самоубийств!
– Но вы пытались искать? – настаиваю я. – Вдруг она ушла к
друзьям, к знакомым…
– У нее никого нет, кроме меня и брата. А он уехал, придется
ждать, пока вернется. Господи, как хорошо, что хотя бы вы пришли, а то мне даже
поговорить об этом ужасе не с кем!
Поговорить? Мы вообще больше не говорим. Мы стоим и убито
молчим.
Самое ужасное, кажется мне, что бедная девочка была убеждена
в благополучном исходе. Она ждала мужа домой! Именно крушение надежды оказалось
самым страшным. Ее обманули… Невольно? Надеюсь!
Да, говорить тут не о чем. Тихо прощаюсь, оставив свой адрес
и взяв перед уходом с седовласой дамы обещание непременно сообщить мне, если
Анастасия Николаевна все же воротится или подаст о себе весть. Обе мы прекрасно
понимаем, что, скорей всего, ей не придется исполнять это обещание, но все же
уговариваемся. А вдруг?..
«Вдруг»… Какое прекрасное, обещающее… и какое лживое слово!
Наконец я ухожу. Дама выходит проводить меня на крыльцо и
вдруг отшатывается при виде черного «Кадиллака», пронесшегося мимо. На лице ее
нескрываемый ужас. Она кидается обратно в прихожую и захлопывает за собой
дверь.
Странно, думаю я. А ведь это тот же самый «Кадиллак»,
который я уже видела несколько минут назад. Та же несгибаемая фигура
матроса-шофера у руля, та же миниатюрная комиссарша, полулежащая на заднем
сиденье…
Я случайно поймала ее темный взгляд, и удивительное ощущение
пронзает меня. Где-то я уже видела эти черные мрачные глаза…
И тотчас вспоминаю, где. Комиссарша похожа на футуристку с
крашеными сосками под рыболовной сетью! Ну, на ту самую, у которой в стихах
душа, как мимоза, и еще солнце с какими-то там змеями… et cetera, et cetera…
Да нет, быть не может. Чепуха, бред!
Неужто та самая футуристка? Но что ей нужно возле дома
полковника, убитого в Чеке, и его жены, которая покончила с собой от
непомерного горя?
Стоп, стоп… А не она ли посулила Анастасии Николаевне спасти
ее мужа, а потом не исполнила обещание?
Не смогла? Не захотела? Да и вообще: это она или не она?
Елена, как ее там… Елена Феррари! Арлезианка!
Она? Или мне почудилось? Как бы узнать наверняка?
7 июля 200… года, Франкфурт-на-Майне, аэропорт. Валентина
Макарова
Честно говоря, я думала, что меня перехватят еще в аэропорту
Нижнего…
