Задаю вопрос – и тотчас осознаю его бестактность. Наверняка
это подарок спекулянта! От кого-то из соседей я слышала, что к Дуняше
неравнодушен ее хозяин. А его жена не раз устраивала ей скандалы.
Дуняша, впрочем, весело смеется:
– А вот и не угадали! Шарфик я честным трудом заработала.
– И каким же это образом?
– Да очень просто. Вчерась вечерком вышла за ворота, а мимо
идет какая-то барыня. Должно, из ваших, из бывших .
Дуняша кидает на меня лукавый взгляд, но я уже давно
отучилась реагировать на такую ерунду. Она продолжает:
– Волоса всклокочены, платье спереди все в грязи, словно на
брюхе по мостовой елозила. Седая, страшная, а в руках этот шарф комом свернут.
Плетется, задыхается: устала, знать. Я подумала сначала, никак пьяная… Хотела
мимо пройти, а она мне: милая, красавица, сделай божескую милость, передай
письмо по адресу! А шарф за услугу возьми, он-де шелковый, из самой страны
Индии привезенный.
Я внимательнее смотрю на кайму шарфа. А что, очень может
быть! Продолжаю слушать певучую речь Дуняши:
– Сует она мне в руку шарф, и в нем что-то хрустит – знать,
письмо. Я ей только хотела сказать: спасибочки, гражданка, невелика услуга-то!
– а она вдруг обернулась и лицом побелела так, что я думаю: ну, сейчас упадет и
помрет. А как раз из-за угла появился черный автомотор. Ох и громадный!
Выскочили из него два матроса, и ну к моей барыне. Хвать ее под руки, она так и
повисла между ними, голова упала. А матросня ко мне: что-де она тебе говорила?
Признавайся, не то сейчас вместе с ней в Чеку отвезем! Ну, я им улыбнулась: да
что вы, мол, браточки, у меня жених тоже по леворюции служит , за что ж меня в
Чеку, ежели я вам своя в доску? А старуха эта у меня спрашивала, нет ли здесь
церкви поблизости, только и всего. «И что ты ей сказала?» – сурово говорят они.
А я сказала, что бога нет, дурман все это, больше ничего. Ну, я им, матросикам,
так ответила, – пояснила Дуняша, видя, что я помаленьку запутываюсь в нагромождении
ее словес. – Они поверили и уехали. И старуху увезли.
– А письмо вы передали? – интересуюсь я, живо задетая
судьбой несчастной, которую схватили революционные матросы и увезли, наверное,
на пытки, а может статься, и на смерть. За что? Да за что угодно или вовсе ни
за что!
Мы живем в такое время, когда все может быть. В стране царит
смертельная бессмыслица. Хорошо помню, как тридцать первого августа прошлого
года эсер, убийца Урицкого, укрылся в Английском клубе на Миллионной улице.
Этого было достаточно, чтобы большевики ночью штурмовали… английское
посольство! При отражении нападения погиб лейтенант Кроми – человек, который
командовал одним из кораблей, защищающих от немцев побережье Финского залива.
То есть он большевиков защищал! Кроми приехал на несколько дней в отпуск и был
убит большевистской пулею.
Я хочу сказать, что красный террор, который длится по сей
день, страшен и нелеп одновременно. Поэтому меня не очень удивляет, что его
жертвой пала какая-то седая дама «из бывших», по словам Дуняши.
Между тем Дуняша начинает старательно рыться в карманах и
наконец достает оттуда четвертушку бумаги, исписанную вдоль и поперек. Читаю, с
трудом разбирая корявые строчки:
Слышалъ я што ты стала путаца со своим спикулянтом. Ежли это
правда не видать тибе залатых часов свензелем. Не даешъ ты мине покойно
исполнять мой геройский революционный долхъ. Я возьму себе другой распрекрасный
дамский персанаж. Ноне вашей сестре пятачокъ пучек!
– Ради бога, Дуняша! Это что ж такое – та записка, которую
вас просила передать несчастная женщина?! Кому?
– Ах, что вы, барыня! – конфузливо усмехается Дуняша и
вырывает у меня из рук бумажку. – Это мое письмо, мне жених его прислал.
А, ну понятно. Могла бы и сама догадаться! Забавно, однако,
что человек, который служит по леворюции , продолжает писать букву «ять», хотя
большевики упразднили ее.
Дуняша продолжает рыться по карманам и наконец вздыхает:
– Нету той записки. Ну, старухиной. Должно, потеряла.
Почему-то я взрываюсь от ярости:
– Что? Потеряли? Как вы могли? Это была последняя просьба
несчастной женщины. Может быть, там было что-то важное, необходимое… Бедняжка
надеялась на вас!
– А коли надеялась, – обижается Дуняша, – так чего ж адреса
не написала? Ни кому, ни куда – не написано!
– Да что вы говорите?
– То и говорю. Это была просто свернутая бумажка. В ней
всего одно слово, я уж прочла, конечно, когда адрес искала. «Вода» – вот что
там было написано. «Вода»! Ну и чего?
Да, очень загадочно… Видимо, бедная женщина была уже не в
себе – от страха, от бедствий, которые свалились на нее. Я ничего про нее не
знаю, но сочувствую ей от всего сердца. А может быть, это слово что-то значило
для того, кому была предназначена записка? Но кому? Теперь уж не узнать!
Дуняша при всей своей безалаберности – добрая девушка.
Видит, что я пригорюнилась, и немедля хочет исправить мне настроение.
– Не кручиньтесь так, барыня, я ведь к вам не просто так, я
с добрыми вестями пришла!
С добрыми вестями? Интересно, какие это добрые вести могут
быть в наше время? Повесилась мадам Коллонтай, оттого что прошлой зимой
износила все шубы и пальто балерины Кшесинской и не в чем встретить новый
сезон? Подавилась рябчиками госпожа Андреева, некогда звавшаяся актрисой
императорских театров, а ныне приятельница Зиновьева и «комиссар театров»? А
может быть, соединенные силы Антанты уже высадились на Сенатской площади и
ставят краснопузых к стенке?
Разумеется, я не высказываю вслух своих заветных желаний и
делаю на лице самое заинтересованное выражение.
– Помните, вы про баньку спрашивали? – говорит Дуняша.
Настораживаюсь:
– Конечно, помню. А что? Неужели где-то баня заработала?
– Держи карман шире! – хохочет Дуняша. – У ентих небось
заработает… Раньше рак на горе свистнет! Но я нашла для вас частную баньку.
– Да что вы говорите? – изумляюсь от души. – И где же она
находится?
– Да недалечко, в двух шагах отсюдова. Как идти к транваю,
за углом сразу налево.
Мысленно обшариваю привычный, многажды исхоженный маршрут.
На той улице только доходные дома с узкими двориками, неоткуда там взяться
баньке, пусть и частной. Высказываю свои сомнения вслух.
– Да нет, барыня, – досадливо возражает Дуняша, – эта баня в
квартире!
