– Ты хочешь сказать, он сделал это нарочно? – доходит до
меня. – Чтобы свалить того министра?
– Я не думаю, что он ожидал именно такого сокрушительного
эффекта, – говорит Николь уже спокойней. – Но он знал, что Марта – еще та…
Монторгей. И сыграл на этом. Но знаешь, что самое смешное?
– Что? – с любопытством таращусь я.
– Помнишь красоточку Лору, для которой сегодня были куплены
всякие туфельки? Ну, которую Максвелл приветствовал столь примечательным
образом?
– Как же, как же…
– Так вот, – Николь делает драматическую паузу. – Эта Лора –
проститутка. Причем не из самых дорогих. Так, средней руки. Русские шлюхи
сейчас не особенно котируются, в большей моде китаянки и особенно японки.
Извини, если я оскорбила твои патриотические чувства… – И Николь хихикает, зараза!
– Но когда я увидела Лору, то сразу поняла, кто такая эта мадам Луп. Вот именно
что мадам – содержательница какого-то притона, которая одевает своих девочек в
вещи престижных фирм, купленные на аукционах, чтобы эти девочки выглядели
получше и могли приманивать денежных клиентов, а не всякую шушеру.
Я уже устала сегодня таращить глаза, честное слово! У меня
скоро такие морщины на лбу залягут, что их никаким массажем не разгладишь.
Господи, Николь – девушка из респектабельной, сугубо буржуазной семьи, даже,
кажется, старинного рода (Лерка мне что-то писала про дом четырнадцатого века,
который есть у семьи Брюн где-то в Бургундии, а четырнадцатый век – это вам не
кот начихал!), благонравная жена и мать, и она… со знанием дела рассуждает о
парижских проститутках. Ну откуда Николь может знать в лицо эту Лору? Не
выдерживаю и делюсь своим недоумением.
– Неужели ты не поняла? – отвечает Николь на мой вопрос. –
Да ведь на картине Максвелла в виде голенького Купидончика была изображена
именно Лора. И, похоже, она никак не может ему простить того, что лишилась
богатой покровительницы – Марты – и теперь принуждена опуститься до уровня
мадам Луп. Уж наверняка Марта ей вещички покупала в бутиках, а не на
распродажах и аукционах.
Надо же, какая несправедливость судьбы! Борис Ковальски
после публичного скандала стал моделью у Писсаро, а Лора скатилась вниз по
социальной лестнице. Ну как тут не вспомнить известный анекдот о солидарности
мужской и женской!
В это время Шанталь, которой явно надоело служить образцом
терпения и благонравия, начинает кудахтать и вертеться. Ее внимание поглощено
стойкой с мороженым – тем самым, о котором мечтала я. Позавчера она у меня
съела чуть не весь шарик мангового и, похоже, крепко пристрастилась к нему.
Может, это не педагогично – кормить девятимесячного младенца
мороженым, – но и вреда особого я в том не вижу. В жизни настолько мало
радостей, что нельзя отказываться ни от одной!
Отхожу к лотку, доставая кошелек. Отчасти моя поспешность
вызвана тем, что я хочу соблюсти финансовую независимость: и так Николь все
время платит, когда мы заходим в кафе или бистро. И в квартире ее я живу, и
продукты она не разрешает мне покупать… Короче, мороженое я могу купить и сама.
И ей куплю, и себе, и лишний шарик мангового – для Шанталь.
А еще я тороплюсь отойти от Николь и прекратить этот увлекательный
разговор – потому что он вдруг стал мне ужасно неприятен. Я только что
патетически, пусть и мысленно, восклицала: почему, дескать, я ревную, по какому
праву, кого и к кому? Но почему-то мне тошно думать о том, к чему неизбежно
сводилось общение Максвелла и Лоры? Да и мадам Луп его приветствовала, будто
дорогого друга. Наверняка он завсегдатай ее заведения!
Уныло усмехнувшись, поворачиваю голову и гляжу на
вышеназванного. Мне его отлично видно. Кажется, он закончил разговор со своим
знакомым и протягивает ему руку. Тот встал, пожал руку Максвеллу. Наконец
приятель уходит, но прежде на минуту оборачивается, и я вижу его лицо…
7 октября 1806 года, замок Сен-Фаржо в Бургундии, Франция.
Дневник Шарлотты Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо. Писано рукою ее племянницы
Луизы-Сюзанны Лепелетье
Прежде чем взять в руки перо, я долго перелистывала страницы
дневника. Тетушка, умирая, завещала мне продолжать его, вести записи о нашей
жизни, о делах в замке, о событиях в стране, о победах и поражениях, которые влечет
за собой каждый день. Но я раскрыла эту тетрадь в плотном, обтянутом потертым
шелком переплете только сегодня, спустя более чем семь лет после смерти
Шарлотты Лепелетье.
Нынче вернулся из Парижа Максимилиан и привез известие о
результатах судебного процесса. Это не та победа, на которую мы рассчитывали,
однако и не вполне поражение. Но Максимилиан угрюм, подавлен. Он держится так,
словно потерпел сокрушительное фиаско. Обиднее всего для него то, что его
вынудили дать клятву, что он исполнит решение суда. Да, имя Лепелетье перестало
быть синонимом чести, и я знаю лучше других, почему.
Я слышу хруст песка под окном. Это Максимилиан. Весь вечер
он ходит вокруг замка, не в силах успокоиться. Нет смысла идти его утешать: все
уляжется само собой. Думаю, он примет то же решение, что и я, но, если он
спросит совета, я расскажу, что придумала. Почти не сомневаюсь, что нынче
вечером он зайдет ко мне поговорить.
А в ожидании его прихода попытаюсь бегло заполнить
семилетний пробел и записать то, что происходило в замке де Сен-Фаржо и во всей
Франции в это время.
Франция теперь снова империя. У нас есть император и
императрица, Наполеон Бонапарт и Жозефина. Их многие проклинают, многие
превозносят, однако мне все равно, каковы они. Для меня имеет значение только
то, что люди перестали называть друг друга этими кошмарными словами «гражданин»
и «гражданка», а аристократия – вернее, то, что от нее осталось, – снова в
чести. Не сомневаюсь, что у нас продолжились бы губительные республиканские
традиции, когда бы Первый консул не возжелал верховной власти. Какое счастье,
что он плебей по происхождению и при этом самый настоящий parvenu
[36], а
значит, непременно хочет сделаться патрицием. Достигнув высшего патрицианского
звания, какое только можно вообразить, – возложив на себя корону, он
восстановил прежний государственный строй, и законность вновь восторжествовала
в стране, измученной беззаконием. Именно поэтому нам ничего не остается, как
смириться с решением суда. Если быть откровенной с собой, я ожидала чего-то в
этом роде, хотя и надеялась на лучшее. Убеждена, что Ле-Труа сделал все, что
мог…
