– А вон там – олень, видишь? – показывает Николь в темноту,
едва рассеиваемую лунным светом. – Лиса, медведь, гепард, на склоне еще другие
звери. Не бойся, они неживые! Я эти фигуры помню с детства: Гийом, покойный муж
Жани, увлекался скульптурой. Между прочим, он был также великолепным
декоратором. Ты бы видела, как он оформил дом Труди и Марка, эту бывшую гостиницу!
А наш погреб! Там такой дизайн – настоящая средневековая темница.
Ну ладно, с гостиницей все ясно, но я в жизни не слышала,
чтобы кто-то приглашал дизайнера оформлять погреб. Нравы бургундской глубинки
не перестают меня удивлять. Единственное, что меня ничуточки не удивляет, так
это то, что Гийом скоропостижно скончался. Думаю, какой-то светильник ни при
чем. Наверняка возвращался домой ночью – и увидел за кустом азалии собственное
творение!
Мы проходим через большой парк, и вот из открытого окна до
нас доносится детский крик. Сразу чувствуется – ребенок устал плакать, но это
не каприз: он не находит себе места от боли. А какое измученное, несчастное
лицо у худенькой женщины, которая трясет его на руках, то и дело норовя
перехватить поудобнее! Ее небрежно сколотые, очень густые черные волосы то и
дело выпадают из прически, большие карие глаза покраснели, а малыш все кричит и
кричит, размахивая ручками и суча ножонками.
Мигом вспоминаю малышню в нашем роддоме: туго-натуго
запеленатые по стойке «смирно» червячки-головастики в линялых тряпках с
печатями и штампами, головы обернуты косыночками. Во Франции все по-другому:
младенцу сразу надевают боди с ползунками, памперс, кофту, шапочку… Я видела
фотографии двухдневной Шанталь: одета как большая! Честное слово, к такому
ребенку поневоле начинаешь относиться как к сознательному, а не бессмысленному
существу. Вот и Филипп, сынуля Жани, выглядит как очень самостоятельный пупсик,
но плачет совершенно так же, как наши, русские несмышленые младенцы.
Прошу положить его – Жани смотрит недоверчиво, но все же
подчиняется, – смотрю, как он шевелит, вернее, дергает своими ножками. В
принципе, малыш хороший, нормальный, не синюшный, не белесый, доношенный и
крепкий. Вот только этот плач…
– Он лишь в последнее время так плачет или постоянно кричит?
Вопрос дурацкий: достаточно поглядеть в измученное лицо
Жани. Такой бесконтрольный, мучительный крик бывает у детей, у которых повышено
внутричерепное давление. Они страдают от постоянной головной боли. Лекарств у
меня, само собой, никаких, вообще малыша лучше бы отвезти в больницу, но
кое-чем я могу помочь уже сейчас.
– Дайте мне пеленку, пожалуйста. Любую пеленочку.
Жани смотрит непонимающе-враждебно. Ну да, здесь детей не
пеленают уже лет сорок. Воображаю, как бы она на меня посмотрела, попроси я у
нее подгузник !
Объясняю чуть ли не жестами, какой именно кусок тонкой ткани
мне нужен. Жани приносит нормальную пеленку, но уточняет, что это – простынка.
Ладно, хоть горшком назови…
Я складываю пеленку вдвое по длине, а потом сворачиваю
углом, примерно так, как мы делаем шляпы из газет, только оставив внизу
свободную полосу ткани, чтобы обернуть вокруг шеи. Думаю, шляпы из газет –
сугубо наше, российское изобретение, вернее, советское. Как, впрочем, и вот
такой чепчик. По принципу, голь на выдумки хитра. Наверняка во французских
суперцивилизованных роддомах имеются на подобный случай специальные воротнички
для фиксации слабых младенческих голов, но здесь и сейчас наша русская
изобретательность приходится в самый раз!
Вообще во всей картине есть нечто сюрреалистическое. Малыш в
самодельном чепчике – и в боди с фирменным знаком «Карден для детей» (видимо,
покойный Гийом был о-очень небедный скульптор!), вокруг великолепная просторная
гостиная, под потолком покачивается стилизованная под старину люстра: на
толстенной медной перекладине-трубе подвешено круглое тележное колесо, в нем
светящиеся плафоны… Стильная штука! Не сей ли светильник, кстати, стал
последней работой Гийома?
Зафиксировав голову малыша, беру его на руки, устраиваю на
сгибе локтя:
– Ну тише, Филиппок! Ну успокойся. Сейчас тебе станет легче,
честное слово.
Он открывает зажмуренные, слипшиеся от слез глазки и смотрит
на меня совершенно осмысленно. Вообще такое ощущение, что он прислушивается к
моим словам. И вдруг поворачивает голову и начинает шарить губешками по моей
груди. Кряхтит, повякивает, бурчит что-то, но не кричит!
– Вы кормите его сами? – поворачиваюсь к Жани, которая
смотрит на сына, просто-таки вытаращив глаза. – Или питание даете?
– Вы что, русская? – вдруг спрашивает она со странным
выражением.
Мгновение изумленно хлопаю глазами. Вроде бы о моей
национальности речи не было. Нос курносый выдал? Потом соображаю, что говорила
с младенцем по-русски. Наверное, он еще и от удивления перестал орать. А потом
повязка подействовала. Эти «чепчики» – замечательная штука. Мгновенно
нормализуется отток крови и лимфы! Для человека несведущего это похоже на
фокус-покус, конечно. Опять маленькие хитрости нашей родной большой медицины!
– Русская, да, – отвечаю не без вызова, потому что осознаю:
Жани смотрит на меня чуть ли не с ненавистью.
Ах боже ты мой! С чего бы это? Может, она, как корсиканка и
соотечественница знаменитых террористов, сочувствует террористам всего мира и
поддерживает некую «маленькую, но гордую» народность, живущую в горах Кавказа?
Странно, что она вообще доверила мне своего сына и до сих не вырвала его из
моих рук! А впрочем, может быть, это ревность – элементарная ревность матери к
другой женщине, которая гораздо лучше сумела успокоить ее дитя?
Да чепуха все это, главное, Филиппок затих. Правда, сейчас
снова заорет – теперь уже от голода.
– Да накорми ты его, Жани! – восклицает Клоди и бежит на
кухню, начинает доставать из холодильника бутылочки с молоком, включает
подогреватель. Интересно, есть ли у нее внуки? Из нее получилась бы классная
бабушка!
Пока Клоди возится с питанием, Жани выхватывает-таки сына у
меня из рук.
– Спасибо, – говорит чуть ли не с вызовом. – Теперь я сама!
Звучит это натурально как «пошла вон».
Я могла бы обидеться. Но я не обижаюсь. Глупости и суета
сует.
– С утра обязательно вызовите врача. Именно детского врача!
И если он посоветует ехать в больницу, поезжайте немедленно, слышите? – говорю
настойчиво, но Жани меня уже вряд ли слышит: целует и милует своего крохотулю,
бежит с ним на кухню, откуда ее уже зовет Клоди:
– Скорей! Все готово!
Мы с Николь уходим не прощаясь: хозяйке не до нас, это
понятно.
