23 июля 200… года, Мулен-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина
Макарова
Помню, первой мыслью моей было: я оставила открытым дом! И
теперь по родовому гнезду Брюнов спокойно шарят воры, а я заперта в погребе.
От этой мысли меня бросает в жар, но жара хватает ненадолго.
В следующую минуту меня вновь начинает колотить дрожь – равным образом от
холода и страха.
Кто запер меня? Зачем? Неужели и правда вор? Может быть, это
он приехал из Фосе на красной машине? Точно, автомобиль, который я видела около
отельчика «Золотая курица», – тот же спортивный «Рено», который обогнал меня на
дороге в Мулен. И если именно он стоял на холме около деревни, это наводит на
некие размышления. Оттуда было отлично видно, что Николь уехала. Дом остался
практически бесхозным. Я наслушалась массы историй о том, как грабят старые
дома, а потом украденное всплывает на разнообразных блошиных рынках в Париже и
других городах. Таким образом, если я когда-нибудь выберусь из этого погреба,
то, скорей всего, застану пустые комнаты…
Между прочим, экая же дурь лезет в голову… Дома ночью
грабят! Какое ни есть сонное царство Мулен, а все же кто-нибудь из соседей
непременно заметит фургон, в который грузят брюновское добро.
Ночью грабят, да? А кто тебе сказал, что ты не будешь сидеть
здесь до ночи?
Ой, нет…
Не хочется до ночи? А с чего ты взяла, что вообще
когда-нибудь выйдешь отсюда?
Без глотка воды, без пищи – винные бутылки пусты, на крючках
не найдешь даже корочки сыра, даже обглоданной крысами косточки от окорока…
Крысы?! А что, здесь водятся крысы? Тогда они наверняка
голодные…
О господи, может быть, кто-то просто пошутил надо мной?
Какие шуточки шутят добропорядочные муленцы (или как правильно сказать –
муленчане?), я уже имела возможность увидеть. Может быть, Доминик снова надел
свою «чеченку» и решил поиграть в захват заложников?
– Откройте! – ору я, колотясь о дверь. – Выпустите меня!!!
Голос садится очень быстро. Я начинаю кашлять, замираю на
ступеньках, чувствуя, как холод просачивается во все поры. На мне шорты и
майка-безрукавка. На ногах – сланцы. У меня уже зуб на зуб не попадает!
Погреб – погребальный – погребена…
Сбегаю по ступенькам вниз и осматриваюсь. Если буду стоять
неподвижно и предаваться лингвистическим изысканиям, точно сойду с ума. И очень
скоро. Надо искать какой-то выход. Может, погреб соединен подземным ходом с
сараем, с домом соседей? С колодцем, в конце концов?
Стоп. Помнится, там, наверху, слева от входа в погреб –
заброшенный колодец. Логически рассуждая, стена погреба – это и его стена.
Значит, он находится вот здесь, с этой стороны. В стене выбита каменная ниша, в
ней сложены десятка три пустых пыльных бутылок. А что, если там, в задней стене
ниши, находится лаз в колодец?
Моментально выгружаю все бутылки на пол, стараясь при этом
их не разбить, и лезу в нишу, которая по форме напоминает устье русской печи.
Сижу там, сложившись вчетверо, как Терешечка, которого собралась изжарить злая
Баба Яга. Хм, его-то она хотела изжарить, а вот меня кто-то вознамерился
заморозить!
Натыкаюсь пальцами на паутину, на наросты мха, но, поборов
брезгливость, снова и снова шарю по камням, выискивая хоть малую щель. И ничего
такого не нахожу. Глупости, здесь никак не может быть лаза в колодец, иначе
вода просачивалась бы сквозь щели и подтапливала погреб.
Выбираюсь из ниши, загружаю обратно бутылки и таким же
скрупулезным манером исследую две другие ниши. Делаю это, если честно, не
столько из стремления найти лаз (я в него уже не верю), сколько из желания
согреться. Пока двигаюсь, еще как-то терпимо, но уже через минуту паузы снова
начинаю дрожкой дрожать. Еще слава богу, что светит лампочка под потолком. Хоть
какая-то иллюзия тепла!
Разумеется, меня тут посещает воспоминание об одной из
любимейших книг, героиня которой тоже оказалась заперта в подземелье и прорыла
себе путь на волю самым обыкновенным вязальным крючком. Что характерно, дело
происходило тоже во Франции. Правда, на Луаре, довольно далеко отсюда. И даже я
способна отличить известняк, среди которого так лихо прокопала себе путь на
свободу пани Иоанна, от гранита, из которого сложен дом Брюнов. Вообще
окрестности Мулена каменисты, деревни здесь стоят на склонах гор, на обочинах
полей я видела груды камня… Каменную гору мне не прорыть. Да и вязального
крючка не имеется. Есть, правда, железные крюки, болтающиеся под потолком, но
как я их отцеплю голыми руками, интересно знать?
Предположим, отцеплю. Предположим, начну копать. Ну и
сколько лет мне понадобится на это? А ведь пани Иоанну регулярно, хоть и очень
плохо, кормили и поили. А мне что делать? Лизать сырые каменные стены и
питаться сушеными пауками?
При одной мысли об этом мой желудок сжимается… Ничего, это я
так разборчива, пока еще свежи воспоминания о плюшках артизана-буланжье. А
через день-другой я, очень может быть, стану спокойнее относиться к мысли о
сушеных пауках.
Через день-другой? Да я не проживу столько! Я просто
окоченею! Меня и сейчас уже колотит, но я мечусь как угорелая по этому склепу,
поэтому еще жива, но стоит устать, присесть, как смертельный холод оцепенит,
оледенит, обездвижит тело, и я медленно превращусь в такой же замшелый камень,
как все здесь…
Умру. Медленно и мучительно – от голода, жажды, ужаса.
Господи, а как же Лелька?!
Ладно, у нее остаются мои родители. И так фактически мою
дочь воспитывают они, а вовсе не я, шалава этакая, занятая куда больше
устройством своих личных дел, чем воспитанием ребенка.
Доустраивалась, ничего не скажешь. Французского жениха ей
понадобилось! Вот и получи, фашист, гранату!
Если бы выбраться отсюда, я бы стала другой!
Черта с два. Не выберешься… Угаснешь тут, проклиная все на
свете, молясь о божьем милосердии, коего не обретешь, а когда стукнет сердце в
последний раз, тебя встретит где-то на полдороге дорогой, незабвенный Бобкинс и
все те немногочисленные близкие, которые переселились уже в иные миры и теперь
маются там от скуки и выходят к туннелю встречать вновь прибывших, высматривая,
не мелькнет ли знакомое лицо. Там моя бабушка, и дед, и тетя, младшая мамина
сестра, и моя подружка детства, и…
И Василий.
При воспоминании о нем я дергаюсь так, что невольно ударяюсь
о стену, рядом с которой стою.
Нет, думать об этом невыносимо. Невыносимо и страшно. И
стало еще холодней. Надо ходить, ходить, чтобы согреться. Бегать!
