А кстати, сколько уже времени я мотаюсь по погребу, боясь
остановиться хоть на мгновение?
Смотрю на часы – и не верю глазам.
Три часа? Не может быть! Я здесь уже три часа?!
О господи, пусть тот шутник, который меня запер, наконец-то
вполне насладится своим чувством юмора! Шуточка на славу, но пора и честь
знать!
Три часа!
Неужели это только начало?!
Нет, нет! Пожалуйста, нет!
Кидаюсь вверх по ступенькам и снова начинаю колотить в
дверь:
– Откройте! Выпустите меня!..
Наверное, от потрясения у меня уже начались галлюцинации.
Мне слышится скрежет ключа в замочной скважине. Мне чудится, будто дверь
начинает медленно приоткрываться…
Нет, это не галлюцинация! Это правда!
Я всем телом вламываюсь в дверь – и оказываюсь среди
солнечного света и жары. Все это после мрака погреба действует на меня, словно
удар по голове. Ноги мои подламываются… И я упала бы, не схвати меня кто-то под
руку. Перед глазами мельтешение радужных колец, в ушах звенит, и сквозь этот
звон с трудом пробивается перепуганный голос:
– О Валентин! Что такое? Что с вами? Кто вас запер?
Чьи-то руки поддерживают меня, помогают сесть на край
колодца. Я расслабленно поникаю, всем телом, всем существом своим впитывая
восхитительнейшую каникюль. Постепенно начинаю видеть, слышать, понимать. И
обнаруживаю, что передо мной Жани… как ее фамилия, я не помню, в общем – вдова
скульптора Гийома. Ну, та самая русофобка.
Впрочем, никакой фобии сейчас я не вижу на ее лице. Она
испугана – смертельно испугана, глаза полны слез.
– Валентин! Какой кошмар! – сыплет горохом слов Жани. – Я
пришла сказать вам спасибо, большое спасибо за Филиппа. Ему лучше, гораздо
лучше, а я вчера была так неприветлива… Меня замучила совесть. Мы с сыном
уезжаем сегодня вечером в Нант… он спит чуть ли не сутки, измучился, бедняжка…
и я прибежала, чтобы извиниться за свое поведение и поблагодарить вас. Вы
просто волшебница, Валентин! Я ходила, ходила по дому, звала, звала… Дважды
проходила мимо погреба, еще удивилась, что в двери торчит ключ. И вдруг мне показалось,
что кто-то кричит… Я думала, мне чудится, здесь такие толстые стены,
практически ничего не слышно… О боже, что случилось, Валентин?
У меня нет никаких сил объяснять, но не стоит большого труда
сообразить, что приключилось.
– Какая дурость! Какое хулиганство! – возмущается, не
дождавшись от меня ответа, Жани. – Это просто неописуемо!
Вяло киваю.
У меня что-то несусветное творится в мозгу. Ощущение такое,
что я никак не могу поверить в свое чудесное спасение. Я по-прежнему терзаюсь
мыслями, как можно было выбраться из погреба. Копать каменистую землю –
глупости. Надо было отцепить крючья и попытаться расковырять изнутри замок.
Разломать дверь в том месте, где он в нее врезан. Или просто сорвать с потолка
медную трубу, на которой подвешены крючья, и разбить дверь вдребезги… Да? А как
бы я добралась до той трубы? Погреб довольно высок. В смысле – глубок. Встать
там, чтобы дотянуться до потолка, совершенно не на что. Сложила бы пирамиду из
бутылок, что ли?
– Я знаю, кто это сделал! – прерывает мои полубезумные мысли
голос Жани. – Мне рассказывала Клоди, как вас напугал вчера этот глупый
мальчишка, Доминик. Наверняка и сегодняшняя выходка – его. Но шутка явно
затянулась, за эти три часа вы могли схватить воспаление легких! Пойдемте в
дом. Вам надо полежать в горячей воде и выпить подогретого вина с пряностями.
Уверяю вас, пунш из бургундского вина – лучшее средство от простуды! Пойдемте,
я вам все приготовлю и подам в постель. Пойдемте, Валентин!
Валентин неохотно отрывает попу от нагретого камня и тащится
в дом, еле передвигая ноги.
– Спасибо, Жани, дай вам бог здоровья, – бормочу я, – но я
все сделаю сама. У вас ребенок дома один, да и собираться в дорогу надо. Я сама
справлюсь, честное слово. Мне даже лучше сейчас побыть одной!
Ага, я еще не насладилась одиночеством в том клятом погребе?
Нет, не то. Просто общество Жани мне сейчас невыносимо. Почему? Да потому, что
меня терзает вопрос: а откуда ей известно, что я пробыла в погребе именно три
часа ?
Я этого не говорила. Как она могла узнать, когда именно меня
заперли?
Да элементарно – в том случае, если запер меня все же не
ошалелый от летнего безделья мальчонка по имени Доминик, а сама Жани…
9 октября 1806 года, замок Сен-Фаржо в Бургундии, Франция.
Дневник Шарлотты Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо.
Писано рукою ее племянницы Луизы-Сюзанны Лепелетье
В прошлый раз я не успела закончить свои записи. Как я и
ожидала, Максимилиан явился ко мне за советом. Я уже рассказала ему о том, что
мне пришло в голову. Странное совпадение, однако именно этот же совет дал мне
мэтр Ле-Труа в том письме, которое передал с Максимилианом. Впрочем, я не раз
убеждалась, что мы с этим человеком, которого я знаю только по переписке,
поистине родственные души. До сих пор не перестаю благодарить того пристава,
который посоветовал нам обратиться к мэтру Ле-Труа.
А впрочем, все по порядку. Вернусь к событиям того далекого,
страшного вечера.
Излишне говорить, что мы с трудом пришли в себя после
кошмарного визита поверенного Давида с приставами, когда у нас отобрали
картину. Спустя два дня, собравшись и сделав все необходимые распоряжения,
Максимилиан умчался в Париж. И все эти шесть лет, по сути говоря, прошли у него
в разъездах из Сен-Фаржо в столицу и обратно. Ле-Труа показал себя прекрасным
человеком и готов был помочь нам. Он богат, поэтому не брал те нищенские
деньги, которые мы предлагали ему. Судебные издержки и так были велики и для
нас почти непосильны.
Кроме того, у нас с Ле-Труа завязалась оживленная переписка.
Говоря «у нас», я имею в виду прежде всего себя. Максимилиан не любит писать,
да и не силен в эпистолярном жанре. Постепенно я узнала Филиппа Ле-Труа
получше, а по нескольким обмолвкам смогла составить некоторое представление о
его жизни.
