Что происходит? Что за смена караула? Там, на вершине,
оборудован наблюдательный пункт или как? За кем наблюдают?
Ну вот, я разволновалась. А ведь очень может быть, что
просто какую-нибудь бургундскую крестьянку нетерпеливый любовник выслеживает.
Когда супруг удаляется на свои виноградники, он готов немедленно заключить даму
сердца в объятия. Очень может статься, что сейчас та самая дама явилась на
тайное свидание к своему возлюбленному.
А возможно, что это разгневанный супруг примчался
накостылять по шее охальнику. Не исключен и такой сюжет. Да какой угодно сюжет
не исключен!
Какое-то время я топчусь около шапель, ожидая развития того
или иного сюжета, однако вскоре мне это надоедает. Усталость, потрясение
минувшего дня в сочетании с пуншем (я все же последовала совету Жани!) берут
наконец свое. К тому же луна покатилась к закату, стало темнее, уютнее,
спокойнее. И сон, сон наваливается на меня, словно теплое, уютное, добродушное
одеяло.
Я кое-как запираю за собой дверь, вползаю на второй этаж в
спальню – и засыпаю, кажется, прежде, чем успеваю лечь в постель…
Можно было ожидать, что просплю я до полудня, однако не
получилось. Отчего-то у соседей разорались и гуси, и куры. Блеют овцы, мемекают
козы… Что это их всех разобрало разом? Уж не случилось ли чего?
Подбегаю к окну и вижу, что это Тедди носится по улице как
угорелый и наскакивает на ограду, за которой обитает скотный и птичий соседский
двор. А, понятно. Приехала Клоди – вон ее старенький «фордик» на обочине. Вот и
она сама – пытается загнать разбуянившегося пса обратно.
Ох, Тедди, ну в самом деле, что ли, в тебе воплотился мой
дорогой Бобкинс? Тот тоже был совершенно такой же курощуп, уткохват и гусебой!
Отхожу от окна, пока Клоди меня не заметила и не завела
долгую беседу (я еще в прошлый раз заметила, что она чрезвычайно
словоохотлива). Ложусь снова, но сна уже ни в одном глазу. Часы бьют восемь.
Вставать, что ли? Или еще поваляться? Неохота. На страх
врагам буду получать удовольствие!
Мигом вскакиваю, натягиваю шорты, выпиваю чашечку кофе – и
по утренней блаженной теплоте (не скажу – прохладе, ее и ночью не было)
отправляюсь наслаждаться прекрасной Францией вообще и прекрасной Бургундией в
частности.
Выбегая из Мулена, бросаю взгляд на холм. Он пуст. Под
раскидистым деревом никого и ничего.
Ну и прекрасно. Меньше оснований для напряжения мозга.
Куда бы мне сегодня податься? В Фосе я уже была, так не
отправиться ли в Арно? Туда четыре с половиной километра, вполне мне по силам.
Пускаюсь в путь, и с каждым шагом все дальше отлетают от
меня страхи и тревоги минувшего дня. Дорога абсолютно пуста. Ну хоть бы одна
машинка для приличия пробежала мимо!
Ага, вот она. Только не машинка, а машинища: меня обгоняет
грандиозный комбайн. Помахав мне с высоты и сверкнув блудливыми черными
глазищами, водитель объезжает меня, и вскоре комбайн сворачивает с асфальта на
проселочную дорогу, ведущую в объезд лесного островка к следующему полю. Мигом
вспоминаю, как я продиралась сквозь чащобу и заросли пшеницы. Да уж, денек мне
вчера выдался чудненький. Странно – царапины на ногах еле заметны. Вот так бы
заживали царапины и на душе!
Сорок минут полубега-полухода – и я оказываюсь на высоченном
холме. Дорога вьется вниз и пропадает в лесной гуще, рядом со мной – дорожный
указатель: Мулен – 4,5 км. Ну правильно. Значит, это Арно. Получается, надо
спуститься вниз, в эту зеленую благодать? Ну, вниз так вниз.
Бегу. Десять минут, пятнадцать, двадцать… Под гору, конечно,
бежать – сплошное удовольствие, тем паче что автомобилей встречается раз-два и
обчелся, однако что-то спуск затянулся.
Ну вот, наконец-то! Мостик впереди, за ним какие-то дома. И
указатель: Арно – 2,5 км.
Вот те на! А где гарантия, что и через два с половиной
километра я не натолкнусь на очередной указатель, согласно которому до Арно еще
пара-тройка километров или вообще десять? А может быть, этот Арно вообще миф?
Ну и бог с ним. Не пойду туда.
Тащусь обратно на холм. Жара смертельная, солнце светит
прямо в лицо. Могу себе представить, какого я стану цвета, когда доберусь до
дома! Нос точно облезет.
Иду, иду, начиная засыпать. Ночью-то практически не спала.
Может, прикорнуть на опушке ближней рощицы, в тени?
Ой, нет. А вдруг змеи? Со змеями у меня никакого контакта.
Лягушек могу брать в руки сколько угодно, маленьких ящерок тоже люблю, а змей
до смерти боюсь.
Сзади раздается сигнал, и я порскаю с середины дороги на
обочину. Мимо проносится полицейская машина, за ней другая. Чуть отстает от них
автокран – тоже сине-белый, с надписью «Police» на кабине.
О господи… И тут какие-то разборки. А что, если тот самый
злодей, который запер меня вчера в погребе, добрался-таки до брюновского
антиквариата? Забыв об усталости, пускаюсь бегом и километра через два, как раз
там, где был поворот на проселок, вижу кучку машин при дороге. Два полицейских
«Мерседеса», плюс фургончик «Скорой», плюс еще какие-то легковушки, плюс
комбайн, который я видела, когда бежала в Арно… Уж не попал ли в беду
черноглазый комбайнер?
Нет, вот он, нервно курит на обочине. На меня – ноль
внимания: его взгляд прикован к трактору с надписью «Police», который тянет с
проселочной дороги красный «Рено».
Красный «Рено»? Не много ли их расплодилось в последнее
время в окрестностях Мулена? Или он всего один – тот самый, который я видела в
Фосе, потом на дороге, потом на холме?
Трактор непочтительно перетаскивает «Рено» через кювет. Тот
подпрыгивает и останавливается в двух шагах от меня. Дверцы от толчка
открываются, и я вижу высунувшиеся с заднего сиденья стройные, загорелые
женские ноги. Одна обута во что-то розово-золотистое, вторая босая. Есть что-то
невыносимо жуткое в этой босой ноге с растопыренными, окостенелыми, нелепо торчащими
пальчиками. И мгновенно становится понятно: эта нога не может принадлежать
живому человеку. Только трупу.
Продолжение записи от 18 декабря 1920 года, Константинополь. Из дневника Татьяны Мансуровой
Я плохо помню, что было потом. Даже и сейчас, по прошествии
спасительного года, моя прояснившаяся память не высветлила мне эти мгновения.
Нет, вот именно что отдельные мгновения остались в памяти. Больше ничего.
Вот я сижу под стеной, тупо глядя в какие-то лица, которые
наклоняются ко мне. Лица шевелят губами. Зачем? Что-то говорят? Кому говорят?
Мне?
