Мне жарко, лицо вспотело. Мокрым платком отираю лоб, но
что-то царапает мне кожу. Смотрю на платок, и только теперь замечаю, что я
вытащила вместе с ним какую-то смятую бумагу, мелко-мелко исписанную синим
чернильным карандашом.
Недоумевая, верчу ее перед глазами. Откуда у меня в кармане
исписанный листок, влажный от сырого платка?
А ведь это не просто листок, это какое-то письмо…
Дорогие Асенька и Макс, если вы читаете эти строки,
написанные столь чудным образом, значит, меня больше нет в живых. Крепко
надеялся, что мы вместе с вами поедем когда-нибудь во Францию и попутешествуем
по этой чудной стране, о которой нам столько раз рассказывал ваш отец. Однако
так уж складываются обстоятельства, что поехать, видимо, вам придется без меня.
Сначала ушел ваш отец, теперь, похоже, придется и мне покинуть вас. Вы,
Мансуровы, всегда были для меня самыми дорогими людьми, Николай Иванович был
другом и наставником, Асенька стала моей женой, Макс – братом, а потому я могу
только надеяться, что вам все-таки удастся найти утраченное сокровище.
Я не говорю, что вам предстоит легкая задача. Но она вполне
осуществима. Главное – захотеть. И иметь возможность исполнить задуманное. А у
вас есть такая возможность: жизнь.
Как жаль, как бесконечно жаль, что я не смогу быть с вами.
Когда ваш отец умер, не стало у нас человека, который давал нам всем разумные и
безошибочные советы. Сейчас я нахожусь на пороге шага, который может поставить
под удар мою жизнь и подвергнуть вас опасности погибнуть вместе со мной. Будь
жив ваш отец, он бы подсказал мне верное решение.
Но его нет. И если вы все-таки читаете это письмо,
написанное в память о нем любимым им способом (вспомните слово «вода»!),
значит, я ошибся и решение принял неверное. Ну что ж, нет худа без добра, мои
дорогие! Зато теперь мы окончательно выяснили, кто был виновником всех тех бед,
которые обрушивались на нас и нашу семью последний год. Не кори себя, Асенька,
за то, что ты ввела О.Г. в наш дом. Ты – милое, невинное дитя. Я, твой муж,
знаю тебя лучше других. Ты навсегда останешься доверчивым ребенком, но тогда уж
доверься и нашему с Максимом знанию жизни!
Остерегайся ее. Остерегайся ее, Асенька! И – береги себя.
Храни тебя бог, ты знаешь, что была самым большим счастьем моей жизни.
Прости, если мои прощальные слова покажутся тебе слишком
сухими и не столь нежными, как те, которые ты привыкла слышать от меня. Но,
видишь ли, я до сих пор не верю, что это – мое последнее письмо к тебе, что я
больше не смогу обнять тебя и рассказать о своей любви. Еще верю, что какое-то
чудо спасет нас всех, что мы вместе поедем во Францию…
Прощаюсь с тобой, уповая на чудо.
Макс, дорогой мой друг! Прости и ты, что покидаю твою сестру
и тебя, но ты уже совсем большой мальчик, давно зовешься Максимом Николаевичем
и бегаешь не за гимназисточками, а за взрослыми дамами, поэтому, не сомневаюсь:
ты сумеешь позаботиться и о нашей ненаглядной Асеньке, и о себе. А поручение
твоего отца, уверен, никто не выполнит лучше, чем ты.
Теперь о деле. Тетрадь и все остальное лежат в надежном
месте. Наверное, ты миллион раз видел это место из бывшего моего окошка.
Вспомни, как туда однажды улетел Аськин индийский шарф и мы с тобой пытались
его добыть. Именно под той штуковиной, с которой ты снял шарфик сестры, и
находится то, о чем идет речь. Посмотри внимательно, и ты увидишь, что в одном
месте лист жести немного поцарапан. Там и ищи. Только будь осторожен и не
свались, как в прошлый раз. Меня уж не будет рядом, чтобы поймать тебя, а
лететь-то высоко!
Как видишь, все просто. А ты думал, в этом «таинственном
письме» будет начерчен целый план с перекрещенными костями и черными метками?
Увы, я безнадежно прозаичен, ты знаешь. Единственное, почему я прибегнул к
столь романтическому способу сообщить тебе все эти сведения, это, повторюсь,
опасение, что излишняя доверчивость и доброта твоей сестры и моей жены могут
иметь роковые последствия для нас всех. Я просто не хочу, чтобы особа, в
которой я подозреваю силу губительную, страшную, добралась до тайны, которая
принадлежит даже не нашей семье, а двум великим странам – России и Франции.
Да, вот так высокопарно и торжественно!
Макс, прости и ты, если это письмо покажется тебе
взбалмошным и невразумительным. Я, повторяю, все же не верю, что оно последнее
в моей жизни. Все еще кажется, что избудется беда над Россией, все воротится,
станет как прежде, что мы увидимся, обнимемся, выпьем твоего любимого
шампанского, поговорим и выскажем друг другу все то, что так глупо выглядит на
бумаге.
Dum spiro, spero
[42]. Надейтесь и вы, мои дорогие, мои
родные.
Прощайте. Вечно любящий вас Алексей Борисоглебский.
23 июля 200… года, Мулен-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина Макарова
Итак, я наконец-то собралась это сделать. Ползаю по террасе
и выдираю осточертевшие уродливые будылья. Голову мне прикрывает огромная
соломенная шляпа, найденная в амбаре. На руках нитяные перчатки, рядом стоит
плетеная корзина, уже наполненная сорной травой, а в руках у меня секатор.
Реквизит вполне привычный: примерно с таким же я привожу дома в порядок наш
палисадник, только вместо секатора обычно беру цапку. Здесь ничего подобного не
нашла, ладно, и секатор сойдет.
Между прочим, я взялась за работу не только из любви к
порядку. Ничто так не успокаивает, как ковырянье в земле. Правда, терраса
каменная, но это уже детали.
Я смотрю на потрескавшиеся плиты, но вижу не их, а нечто
совсем другое. И в куче пожухлой травы, которую я запихиваю в корзину, тоже
вижу другое. Это – странно окаменевшая, очень стройная, словно бы выточенная,
загорелая ножка.
Там, на дороге, я не могла увидеть большего: из раскаленной
на солнце машины ударило таким жутким запахом, что я едва не лишилась сознания
тут же, на обочине. Полицейский сердито прикрикнул:
– Отойдите, мадам!
И я беспрекословно повиновалась: бочком-бочком обошла
столпившуюся на шоссе группу и шатаясь побрела к Мулену. Меня никто не
остановил, не задержал. Может быть, в моих показаниях не было нужды, может
быть, они еще будут опрашивать жителей окрестных деревень. Но какой с меня
толк? Правда, я смогу сказать, что видела этот красный «Рено» и раньше, но не
заметить его на холме над Муленом не смог бы только слепой. Наверняка о нем и
другие жители Мулена расскажут. А вот про то, что «Рено» стоял около отельчика
в Фосе, вряд ли кому-то здесь известно. Я скажу об этом непременно. Если спросят,
конечно.
Слышен рокот мотора. Потом машина притормаживает, и я слышу
раскатистый мужской голос:
