Дрожа, цепляясь за жесть трясущимися руками, ползу вперед,
на самый гребень. Вот он уже близко. Вот я уже протянула руку, чтобы схватиться
за трубу – надежную опору…
И в это самое мгновение из-за трубы вдруг выдвигается рука с
зажатым в ней револьвером, а спокойный, чуть насмешливый голос произносит:
– Боюсь, что здесь нет места для двоих, мадам!
Какой-то миг я смотрю в черный глаз револьверного ствола, а
потом все затмевается перед глазами. Чувствую только, что руки мои разжимаются,
и я лечу, куда-то лечу с огромной высоты…
23 июля 200… года, Мулен-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина
Макарова
Вбежав в свою крепость XIV века, бросаю взгляд в зеркало при
входе – и ужасаюсь: волосики дыбом, глазки вытаращены, вдобавок пропотела
насквозь, запылена и засыпана сухой трухой. Поэтому я немедленно поднимаюсь на
второй этаж и сажусь в ванну. Второе по действенности средство успокоения после
еды – мытье головы.
Ванная в доме Брюнов оборудована в хорошенькой комнатке и
обладает всеми признаками цивилизации. Здесь собственно ванна с огромной
газовой колонкой, раковина с умывальником, унитаз и биде, которое многих
россиянок, в том числе и меня, приводит в телячий восторг, смешанный со
стыдливостью. Ванна невелика, ноги в ней не вытянешь, но даже этой теснотой она
очаровательна. Кругом расставлены всякие затейливые ширмочки, увешанные
полотенчиками и рукавичками для отдельного омовения лица и тела. Французы и без
правительственного указа экономят водные ресурсы страны, а потому не моют лицо
и руки под краном, а непременно наливают воду в раковину (поэтому все стоки
снабжены надежными затычками) и обтираются особыми махровыми рукавичками.
Сплошная Европа, словом!
Прямо напротив ванны – окошко. Его, судя по всему, давно не
открывали, но я не удержалась от такого удовольствия. Паучок, спокойно
прижившийся в уголке рамы и от роду не знавший таких потрясений, заполошно
ринулся спасаться вверх, к потолку, заботливо подбирая за собой свою паутину,
как если бы она была веревочной лесенкой, по которой к нему могли взобраться
новые неожиданные неприятности.
Из окна потянуло ветерком. Ну и отлично! Я открыла кран,
сделала воду погорячей и залезла в ванну. И вот с моих коленок, торчащих над ее
краями, сошли зябкие пупырышки, смылась грязь, и я сидела в ванне долго-долго,
радуясь и наслаждаясь. И совсем забыв про наказ беречь воду. Мне вдруг стало
как-то необычайно легко и спокойно. Еще бы! Сквозь мыльные струи, стекающие с
моей головы, мне видна одна невероятно зеленая ветка огромного раскидистого
каштана с зелеными коробочками, из которых по осени вывалятся
глянцево-коричневые каштановые плоды. Кроме этой ветки, видно изумительно
голубое небо да еще краешек красной черепичной крыши.
Это крыша сарая – ванная выходит на задний двор.
Налюбовавшись тем уголком вселенной, который только и был
сейчас доступен моему обозрению, и вдоволь намывшись, я долго и тщательно
вытираюсь, стоя в ванне, потом схожу на коврик – кажется, тоже древний, как все
в этом доме, чуть ли не ручной работы, – и принимаюсь расчесывать волосы и
обмазывать себя кремами. Дома я это обычно делаю в страшной спешке, потому что
вечно куда-нибудь опаздываю или в дверь нашей единственной ванной ломится
кто-нибудь из домашних и торопит. А здесь я массирую себя с незнакомой мне
раньше, почти любовной медлительностью. И впервые за эти суматошные дни в
глубине тела начинает тлеть крошечный огонечек желания.
Что и говорить, девушка я всегда была темпераментная, а тут
уж сколько времени прошло, а ни с кем…
Но нет, что за фокусы! Здесь совершенно нет подходящего
объекта, с которым можно было бы загасить этот огонек. Тем паче и не
предвидится, что характерно!
Я стараюсь думать о чем угодно, только бы не вспоминать о
красном «Рено», о босой ноге с растопыренными пальчиками, о розово-золотистой
Золушкиной туфельке, которую подобрал и спрятал под мышкой здоровенный мужик с
ястребиным носом…
Ветерок слегка шевелит створку окна. В стекле отражается
высокая каменная ограда, окружающая дом, а над нею – снова небо и снова ветви
каштана. И все это дрожит, бликует, шевелится, все зыбкое, нереальное. И точно
таким же зыбким и нереальным, почти призрачным кажется мне мужчина, чьи голова
и плечи вдруг высунулись из-за стены.
Он замер, потом сильным броском забросил тело на стену и
опять замер, настороженно оглядывая двор и обращенные к нему окна.
Я машинально дергаю к себе створку, как если бы захотела,
захлопнув окно, отгородиться от наваждения, от пугающего призрака. Но
отражение, пусть несколько померкнув, продолжало жить в белоснежном кафеле,
который покрывал стены. И я понимаю, что можно сколько угодно закрывать глаза
на очевидное – от этого оно не перестанет быть более очевидным и пугающим.
Мужчина на заборе – Максвелл Ле-Труа.
Да, это он. Я не могу ошибиться, даром что сейчас он без
шляпы и не держит руки в карманах. Его распутная, бесшабашная физиономия засела
у меня в памяти, словно вырезанная на скрижалях каким-то мучительным,
болезнетворным резцом.
Откуда он здесь взялся, дамский угодник, скандальный
художник Максвелл Ле-Труа?
Ну, видимо, из Парижа, откуда же еще ему взяться.
А зачем он здесь?
Вопрос, конечно, интересный…
Среди множества предположений мелькает, разумеется, и такое:
он явился сюда, чтобы повидаться со мной. Типа, влюбился с первого взгляда,
признался в этом Николь, ну, она и выдала ему место моего пребывания. А через
стену он полез для пущей романтичности, ибо стучаться с парадного крыльца –
просто пошло.
Да, да, да… А с кем он разговаривал в бистро на Монторгей –
забыла?
В следующую минуту Максвелл прыгает со стены. Слышу
вкрадчивый звук, с которым он приземлился. Не сломал ли каким-то небесным
произволением ноги? Нет, не сломал. Слышу, как он идет по двору, но не могу
выглянуть, понятное дело: ведь стоит ему вскинуть голову, как он увидит мою
дурацкую физиономию в окне.
Впрочем, и не глядя, не составляет труда догадаться, что он
делает: пытается открыть сарай. И делает это очень просто, ведь я, собираясь
взяться ближе к вечеру за грабли, оставила в замке ключ.
Вот дура! Разве не научило меня вчерашнее сидение в погребе,
что нельзя, нельзя оставлять ключи в замках!
А кстати, о вчерашнем сидении. Не Максвелл ли запер меня в
погребе? Он что-то искал в доме, потом прибежала Жани и спугнула его. Но он
явился сегодня, чтобы закончить начатое.
