– Времена меняются, – запальчиво возражаю я. – Настанет
спокойная жизнь. Настанет непременно! К тому же во Франции сейчас совсем другое
положение, чем у нас. Франция – мирная страна, война для нее давно окончена.
Елена Феррари гораздо лучше умеет смотреть в будущее, чем вы.
Мгновение он смотрит на меня, изумленный моей запальчивостью
и назидательным тоном, затем чуть усмехается.
– Вот это вы напрасно говорите, – возражает он. – Я как раз
умею смотреть в будущее очень хорошо. И я отчетливо вижу, что в ближайшем
будущем мы с вами должны поскорей отсюда уходить. Нельзя дразнить удачу до
бесконечности! Я получил письмо Алексея, я нашел тетрадь, драгоценности, вас –
чего мне еще ждать здесь?
Мое сердце снова начинает давать сбои.
Что он говорит? Он же не может иметь в виду, что…
– О господи! – вдруг тихонько смеется Максим Николаевич. –
Я… я намерен позвать вас вместе со мной бежать из Питера, из Совдепии, я
намерен просить вас быть со мной всегда, всю жизнь, но я… Ради бога, извините
меня, но вы… может быть, теперь вы скажете мне, как вас зовут?
23 июля 200… года, Мулен-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина
Макарова
– Валентин! – доносится откуда-то издалека встревоженный
голос. – Что с тобой? Очнись, ради бога!
Он легонько шлепает меня по щекам, трясет, и постепенно
ледяной панцирь вокруг меня начинает таять. Я ощущаю тепло его рук и груди, к
которой прижата. Потом осознаю, что мы сидим на антикварном диване, на
аналогичном кружевном покрывале, и Максвелл прижимает меня к себе.
– Да что происходит? – вопрошает Максвелл с мальчишеской,
обиженной интонацией. – Я привык, чтобы при встрече со мной дамы падали в
обморок от восторга, а не от страха! Что я такого сделал, что ты норовишь от
меня сбежать? Чем я тебя напугал?
У меня кружится голова так, что я определенно теряю способность
размышлять здраво. Причем толком не скажу, кружится она все еще от страха или
от… тепла, исходящего от этого мужчины, близ которого я отогреваюсь с таким
наслаждением. Во всяком случае, контроль над мыслями и словами я потеряла.
– Лора… – бормочу чуть слышно. – Ты помнишь Лору?
– Кто такая Лора? – вопрошает он с такой всепобеждающей
искренностью в голосе, что я могла бы заподозрить Николь в клевете на этого
святого человека, если бы лично, своими глазами, не видела, как он непорочной
ручонкой щиплет Лору за попку.
– Лора – это та русская проститутка, которая позировала тебе
вместе с Борисом Ковальски и Мартой Эйзесфельд. Так вот Лору убили вчера здесь,
в Мулене.
Я понимаю, надо было оставаться последовательной и сказать
не убили , а ты убил . Но в последние мгновение я спохватываюсь и выражаюсь
неопределенно.
Максвелл какое-то время сидит молча, натурально окаменев.
Или изумлен до крайности, или делает хорошую мину при плохой игре и лихорадочно
ищет способ, как выбраться из этой ситуации.
– Ах вот оно что… – произносит он наконец задумчиво. – Ну,
на сей счет могу тебя успокоить, я в этом не замешан. Видишь ли, я только час
назад прибыл в Мулен, и этому есть как минимум два свидетеля. А вчера я был в
Париже. Алиби просто-таки стопроцентное, если учесть, что вчера у меня брали
интервью в прямом эфире на телевидении. Вообще я целый день был на глазах у
множества людей. А у тебя нет на примете какого-нибудь другого подозреваемого?
– С чего ты решил, что я тебя подозреваю? – говорю я с
оттенком – и немалым, конечно, оттенком! – неловкости. Слишком уж он
догадливый! И мы как-то чрезмерно быстро перешли на «ты». И обнимать меня он не
перестает.
– Ну, это же совершенно ясно. Видно невооруженным глазом.
Только почему, интересно, я удостоился такой чести? Ты что-то знаешь о наших с
Лорой отношениях? И подозреваешь, зачем она могла приехать в Мулен?
– Только не говори, что для того, чтобы встретиться тут с
тобой! – пытаюсь пошутить я.
– Нет, не для этого. А у тебя есть какие-то предположения на
сей счет? – спрашивает он осторожно, и я понимаю: он пытается выведать, что
именно мне вообще известно.
– Думаю, она приехала, чтобы встретиться с Жани.
Он чуть отстраняется и бросает на меня испытующий взгляд:
– Ты уже знаешь о Жани?
– О Жани и… и ее ребенке, – хвастливо заявляю я.
Он молчит. Он ничего не говорит, просто молчит, и этого
достаточно, чтобы я вспомнила: у ребенка бывает как минимум двое родителей.
Мать, видимо, все-таки Лора. Отец…
Отец!
– Так как насчет второго подозреваемого? – спрашивает он с
прежней насмешливой интонацией, обойдя молчанием вопрос и о ребенке, и о его
родителях.
– Я так понимаю, тебя привез сюда Жильбер? – уточняю я.
– Именно так. Но Жильбер тоже не тянет на роль злодея, –
качает головой Максвелл, и от этого движения его рука, обнимающая мои плечи,
как-то незаметно съезжает мне на грудь. – Прежде всего, потому, что и он вчера
целый день был в Париже. Позавчера – тоже, как минимум с полудня. Практически
невозможно, чтобы он был замешан. Почему ты вообще решила, что это мог
совершить Жильбер?
Нормально!.. Он не задал мне вполне естественного вопроса:
«Почему ты вообще решила, что это мог совершить я?» Мои обвинения в свой адрес
он воспринял как нечто вполне естественное. Обидное, но естественное!
– Почему я заподозрила Жильбера? Да очень просто!
Рассказываю об автомобиле на обочине дороге, о загорелой
неподвижной ножке, потом – о сцене в саду Гийома, о граблях и туфельке.
– Понятно… – медленно произносит Максвелл после
продолжительного молчания. – Теперь мне многое понятно!
– Например, что?
– Например, как ты догадалась, что убита именно Лора.
Поразительная штука – эта ваша женская наблюдательность! А еще понятно, кто и
зачем звонил Жильберу на его портабль сегодня утром, когда мы только выезжали
из Парижа, и почему он гнал как безумный, а также то, куда он исчез, едва мы
прибыли в Мулен.
– Ну и кто ему звонил? Зачем? И почему?
– Наверняка ты уже нашла ответы на эти вопросы, – говорит
Максвелл с холодком, и даже тело его, кажется, становится менее теплым. А может
быть, это я уже перестала коченеть? – Давай договоримся: ты расскажешь, к каким
выводам пришла, а я потом тебя поправлю, если ты где-то ошибешься.
– Ты это серьезно? – спрашиваю недоверчиво.
