– Ну разумеется! – возмущенно восклицает Клоди. – Она
оболгала меня. Впрочем, верю, что не со зла. Напилась, накурилась, вот и пришло
в голову бог весть что. А потом забыла обо всем. Как ты можешь верить этой
русской шлюхе!
– Поосторожней, если не хочешь, чтобы я превратил твою
морщинистую морду в кровавую кашу, – говорит Иса с натужным спокойствием. – Этой,
как ты выражаешься, «шлюхе» я доверяю в некоторых делах побольше, чем иным
тварям, которые именуют себя порядочными женщинами.
– Я устала от твоих оскорблений! – истерически кричит Клоди.
– Это ты тварь! Ты и твоя Лора! Разве я обманывала тебя? Вспомни, хоть раз я
обманула тебя? А Лора лгала беспрестанно, нагло, изощренно. Она лгала тебе! Она
продала твоего ребенка!
– Ты совсем сошла с ума, старушка Клоди, – смеется Иса и,
видимо, устав стоять, садится в кресло.
Клоди поворачивается к нему, и в глазах женщины мелькает
такая ненависть, что даже мне жарко становится. Видно, что ее сильнее всего
оскорбляет не обвинение во лжи, а то, что Иса беспрестанно называет ее
старухой. Причем он это отлично понимает!
– Ты сошла с ума, старушка Клоди, – повторяет он с
рассчитанным, хладнокровным садизмом. – У меня нет детей – с тех пор, как мой
дом в Грозном накрыло бомбой. Так что ты зря клевещешь на Лору.
– Дурак! – уничтожающе бросает Клоди. – Глупец!
Самодовольный кавказский индюк! Ты слишком долго просидел в России! Лора родила
от тебя ребенка и месяц назад продала его за немалые деньги одной бездетной
дурехе. Не веришь мне? Спроси Жильбера, он-то и устраивал этот гешефт, потому
что ребенок теперь воспитывается у его любовницы.
Иса вскакивает. Я думала, уж теперь-то он точно выстрелит в
Клоди или ударит ее, однако он снова падает в кресло, какой-то расслабленный,
поникший.
– Если ты не врешь… Если ты не врешь и даже мой побратим
меня предал… значит, я всего лишь орудие в чьих-то руках?
– Что поделаешь! – пожимает плечами Клоди, и мстительный
огонек вспыхивает в ее глазах. – Хотя нет, ты – не просто орудие. Ты – оружие!
Боевое оружие. Скорострельный пистолет с тротиловым эквивалентом. Но, как
всякое оружие, ты лишен умения мыслить самостоятельно, увы. Нужна рука, чтобы
передернуть затвор, чтобы нажать на спусковой крючок, на кнопку взрывателя… и
только тогда ты стреляешь или взрываешь. Не смотри на меня так, – криво
усмехается она и морщится от боли, потому что рот ее разбит. – В моих словах
нет ничего обидного, оскорбительного. У каждого человека – своя роль в жизни.
Кто-то передергивает затвор. Кто-то отдает приказ. Кто-то думает, когда и зачем
это сделать. Ты создан для того, чтобы убивать по приказу…
– Думаешь? – перебивает он. – Но я умею убивать и без
приказа. – И пистолет в его руке приподнимается.
– Еще одно свидетельство того, что ты всего лишь безмозглое
оружие, – презрительно цедит Клоди, утирая кровь, которая пузырится на губах. –
Если ты убьешь меня сейчас, то никто – ни ты, ни Жильбер, ни этот ваш фатоватый
приятель-парижанин, великий и знаменитый Максвелл Ле-Труа – не узнает, где
картина! Никогда не узнает!
Ой, мамочки…
Меня пронзает ощущение полной нереальности происходящего.
Картина! Неужели?!..
– Картина? – недоверчиво переспрашивает Иса. – Значит, ты
все-таки лгала, когда говорила, что ничего не нашла?
– Я не нашла, это правда! – с силой выкрикивает Клоди. – Но
я знаю, где искать!
Я уверена, что Иса сейчас воскликнет: «Где?»
Я и сама с трудом удерживаюсь, чтобы не выкрикнуть это
слово. Картина Давида! Так, значит, Клоди… Вот кого имел в виду Максвелл,
говоря, что кто-то еще в Мулене ищет потерянное полотно.
Ну да, все правильно. Клоди искусствовед, кому, как не ей,
интересоваться утраченными сокровищами живописи. Но откуда она может знать, что
картина должна находиться в Мулене?
Эх, сколько вопросов у меня уже накопилось! Они так и рвутся
с моего языка. Но я, разумеется, молчу, затаившись за дверью. А Иса, которому
сам бог – вернее, Аллах – велел засыпать Клоди вопросами, молчит. Он что,
онемел от изумления?
Нет, разомкнул уста наконец-то. Только не те, которые я
ожидала, вопросы с них слетают.
– Где сейчас этот ребенок, Клоди? – спрашивает он. – Если
Жильбер устраивал его продажу, значит, мой сын в Мулене?
Краешком глаза я вижу лицо Клоди. Тихо подозреваю, что на
моем лице написано совершенно такое же неописуемое изумление.
Но уже в следующую секунду я качаю головой. Какое счастье…
какое счастье, что Жани и Филипп далеко отсюда. Да здравствует каникюль! Да
здравствует повышенное внутричерепное давление у младенцев! Ужасно так
говорить, но это как раз и называется: нет худа без добра.
И тут же меня снова охватывает беспокойство – а если Клоди
выдаст их?
– Уж не сошел ли ты с ума? – спрашивает Клоди. – О чем ты
говоришь?
Иса проводит рукой по лицу.
– А, ну да, – звучит его неуверенный голос. – Картина. Ты
говорила, что знаешь, где искать картину…
– Да.
– И где же?
Ну наконец-то! Честное слово, я вздыхаю не без облегчения,
услышав долгожданный вопрос. Потому что предыдущие меня поставили в тупик. Иса,
который интересуется судьбой своего ребенка, – это ведь тот же самый Иса,
который направил беременную цыганку взорвать наш роддом. Погибли бы десятки
малышей еще и младше, чем его сын!
Нет, мне не нравится такой диссонанс в образе убийцы. А
впрочем, почему одно должно исключать другое? Практически у всех убийц есть
дети, и это не мешает им лишать жизни других детей. Таких случаев можно
привести сотни.
И тут я спохватываюсь, что чуть не прослушала самое главное:
где картина?!
– Ну, ты и впрямь помешался, Иса, – насмешливо говорит
Клоди. – Я тебе скажу, а ты выпустишь в меня всю обойму из своего пистолета.
Нет уж, я прекрасно понимаю, что жива лишь до тех пор, пока только я знаю, где
может быть картина. И, видишь ли, меня нисколько не разбирает нетерпение
кинуться доставать ее. Дело в том, что я знаю это место уже почти год. И у меня
не раз и не два была возможность туда прийти и подтвердить свои подозрения. Но
я ждала. Ждала долго. Я не сказала ни Гийому, ни Жильберу, ни Жану-Ги.
Разумеется, не скажу и тебе.
– Ну и почему ты не вытащила ее уже давно, почему не
обставила всех нас? – задает Иса тот же самый вопрос, который задала бы и я…
если бы имела такую возможность.
