Я – каюсь! mea culpa!
[46] – относился к поискам всерьез
только в розовом детстве. Потом, после смерти отца, я стал трезвее смотреть на
жизнь, а может быть, дело в том, что я просто слишком ленив, чтобы тратить
жизнь на поиски несуществующего сокровища. Как и мой русский приятель, я был
убежден, что картины не существует, что она уничтожена сухопарой
Луизой-Сюзанной (бог весть почему, дочь Лепелетье представляется мне именно
сухопарой, с непреклонно поджатыми губами) или ее любимым дядюшкой. Но теперь…
Теперь, прочитав дневник этой особы, я могу только покачать головой.
Боже мой! Как жестоко я ошибался! Ведь в записях
Луизы-Сюзанны содержится прямой намек на то, где его следует искать:
exterritorialite – вот ключевое слово!
…Перечитал дневник и свои восторженные заметки. С чего бы
это я вдруг воодушевился? Не иначе меня заразила своим энтузиазмом эта хитрющая
и коварная Луиза-Сюзанна. Может быть, она и была сухопарой, однако простушкой
ее не назовешь. Да, боюсь, дело поисков картины не столь простое, как мне
показалось сначала. Хоть и есть ключевое слово, но его мало. Мало! Слишком уж
растяжимо понятие exterritorialite. В одиночку я вряд ли смогу справиться с
этим делом. Надо бы с кем-то посоветоваться, но с кем? Разве что сказать моему
русскому? Поговорим о картине, а уж после – стреляться…
На этом все записи обрываются.
23 июля 200… года, Мулен-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина
Макарова
– Ладно, убери пистолет, – говорит Клоди. – Я тебе все
скажу. Делать нечего… Ты меня тут спросил: почему я так долго тянула, хотя
знала, где картина, уже давно? Просто потому, что я не хотела делиться с вами,
ясно? Я поставила себе задачу сначала избавиться от всех вас… вернее, почти от
всех. Мне нужен был кто-то из мужчин, потому что одной мне затруднительно
достать картину. Я колебалась между тобой и Жильбером. Но ты все решил за меня,
верно?
Я уверена, что теперь-то Иса если и не выстрелит в Клоди, то
хотя бы грязно обругает ее. Однако он только ухмыляется:
– Да уж, я и впрямь все за тебя решил!
Похоже, ее откровенность его ничуть не возмутила. Он даже
доволен! Он даже как бы проникся к ней доверием!
Ну и логика…
Или он ведет какую-то игру? Какую? И какую игру он ведет,
делая вид, будто не узнал меня?
Или… или и вправду – не узнал?
А что, если я просто-напросто все выдумала, все свои страхи?
Что, если Иса действительно не успел разглядеть меня – там, в роддоме? Василий
захлопнул дверь слишком быстро, в коридоре было полутемно, я была в халате,
волосы гладко зачесаны и заколоты: я всегда прилизываю свои буйные кудри на
работе, а такая прическа меня совершенно меняет… Иса, вполне возможно, прилетел
во Франкфурт из Нижнего одним самолетом со мной, но не узнал меня в аэропорту,
а уставился на меня, как и все прочие пассажиры лифта, только потому, что
крокодил в моей сумке вдруг заорал дурным голосом «Ламбаду». Значит, и вовсе не
Иса преследовал меня, а мой собственный страх. И все мрачные пророчества своей
судьбы, которые я прочла в его кинжально-острых глазах, – одни только
порожденные моим страхом бредни.
То есть он совершенно не отождествляет меня с той докторшей
из дзержинского роддома! И не ждет с моей стороны никакого подвоха!
А может быть… может быть, это вовсе не он ? То есть теперь я
совсем не так уверена, что именно его глаза смотрели на меня там, в приемном
покое нашей родилки. Получается, я бегала от призрака? От фантома? От
собственного страха?
Господи, да какая же я дура, оказывается!
Честно говоря, это открытие доставило мне столько восторга!
Меня охватила такая радость, что я почувствовала, как губы мои расплываются в
блаженную, полупьяную ухмылку. И тут же я возвращаюсь с небес на землю, видя,
как Иса и Клоди обменялись коротким недоумевающим взглядом. Они, видимо,
решили, что я спятила от ужаса, оказавшись под дулом пистолета.
Да, мне страшно. Но не настолько, чтобы лишиться рассудка!
Напротив – голова моя ясна, как никогда, мысли четки и быстры.
Сейчас надо любым способом постараться остаться живой. Я
узнала про Ису и Клоди слишком много. И если это все же Клоди убила Лору…
А что? Вполне могла! Заманила ее в Мулен, назначила встречу,
а сама сделала вид, что уехала в Дижон. Правда, не совсем понятно, почему она
решила совершить убийство в доме Жани. Ну, наверное, чтобы в случае чего
подозрения пали на хозяйку… Потом Клоди возвращается ночью, перегружает труп в
свою машину, подвозит его к машине Лоры – и…
Но тогда получается, что Жильбер бросился прочесывать
граблями садик Жани не ради нее, а ради Клоди? Ну что ж, судя по тому, что я
успела о ней узнать, эта особа – великая мастерица манипулировать мужчинами и
заставлять их плясать под свою дудку. Не молодой красотой берет она, а
недюжинным умом, силой характера, изобретательностью и хладнокровием.
– Мон Дье, бедняжка Валентин не может понять, что такое
вокруг происходит. Ты ведь даже не возьмешь в толк, о чем мы говорим? – с
покровительственной насмешкой обращается в это время ко мне Клоди. – Какая еще
картина, какие поиски?
Что мне ответить? Какую роль выгоднее принять на себя? Роль
круглой дуры, ничего не понимающей пустышки или наоборот? Если я покажу свое
понимание ситуации, не сойдутся ли эти двое на одном решении: пристрелить меня,
и как можно скорей?
«Надо молчать, молчать, молчать!!!» – зудит дрожащим
голоском моя привычная осторожность.
Но я не хочу молчать и трястись. Больше не хочу! Надоело! К
тому же осталось столько вопросов, ответа на которые я никогда не узнаю, если
не задам их.
– Ну почему… Кое-что я понимаю, – отвечаю не без
заносчивости, ощутив себя лягушкой-путешественницей – в то мгновение, когда
она, вися в вышине между двумя утками, вдруг заорала во весь голос: «Это я, это
я, это я придумала!» – и выпустила спасительную соломинку изо рта. – Я знаю о
картине.
– Максвелл разболтал, да? – мгновенно догадывается Клоди. –
Ну, этого надо было ожидать. Кстати, Иса, – поворачивается она к подельнику, –
на какое-то время нам понадобится и Максвелл. Это лучший реставратор Европы,
без него нам ни за что не привести полотно в такой вид, чтобы его можно было
продать.
