– Да чтоб вас черти сожрали! Просвиру вам в селезенку! Какого ляда! Я здесь живу! Да плевать мне на вас и на орден ваш, растудыть его в качель!..
Предвкущающе усмехнувшись, Криэ спустился во двор. Растрепанный больше чем обычно, байкер остервенело ругался, грудью заслоняя от нескольких иезуитов вход на лестницу, ведущую в его берлогу.
– Разрешите узнать, что здесь происходит, почтеннейшие? – тактично вмешался Профессор, раскуривая трубку. – Виктор, какие такие ценности вы не поделили с нашими милыми соседями? Неужели они посягнули на ваш мотоцикл?
– А-а… Профессор… Нет, эти сволочи просто потребовали, чтобы я убирался отсюда на все четыре стороны! Дескать, это их территория и мой гараж не вписывается в местную архитектуру. Они пригрозили, что если я не уйду, то от меня найдут способ избавиться… через Радиславу!
Криэ столкнулся взглядом с Виктором. В черных глазах байкера на секунду промелькнуло нечто такое, что заставило Вилдара невольно отпрянуть назад.
– Уважаемые, – он повернулся к иезуитам, выпустив в их сторону облако дыма, – я бы очень не советовал вам угрожать хозяину этого скромного, кхм, жилища. Более того, я бы посоветовал вам оставить его и нашего консультанта в покое…
Добавить что-то еще Профессор не успел – к ним от двери приближался брат Юлиан: кажется, он слышал большую часть ссоры. Похоже, своим появлением Вилдар каким-то образом нарушил сценарий, задуманный хитроумным профессом.
– Здравы будьте, – скромно склонил голову Юлиан, – господин Криэ, если не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь, – сухо подтвердил Профессор. – Не соблаговолите ли объяснить, что за вольности позволяют себе ваши люди, брат Юлиан? Еще немного, и здесь бы дошло до смертоубийства… Может быть, я повторюсь, но лучше, если вы оставите моих коллег в покое.
– Неужели вы находите уместным пребывание на святой земле той богопротивной нечисти, именующей себя Радиславой, а также поддерживаете всякие непотребства, что творятся здесь при ее участии? – Наместник иезуитов брезгливо поморщился. – А ведь мужу, служащему церкви, надлежит жить в молитве и воздержании.
– Это исключительно их дело, чем и где заниматься. А двор – всего лишь прилежащая к собору территория, на святость никак не претендующая, – резко парировал Криэ, знаком приказав Виктору молчать. – Ведь никто же не попрекает орден иезуитов, когда вы оскверняете могилы ради своих, с позволения сказать, изысканий. А что касается уместности пребывания здесь представительницы древних, то по оному предмету вам лучше обратиться к патриарху Алексию. Всех сотрудников нашего отдела утверждает лично он. Надеюсь, я ответил на ваши вопросы?
Брат Юлиан недовольно поджал губы, отчего те еще больше стали напоминать тонкую бескровную нить.
– Что ж, Господь велел нам страдать, поэтому орден готов потерпеть ваших… сотрудников на своей территории, но при одном условии.
– Чего еще вам надо? – хрипло буркнул Виктор.
– О, не так много… Некоторое время назад к нам случайно попал один изувеченный автомобиль – «линкольн» серебристого цвета. – Юлиан выдержал эффектную паузу, наблюдая за реакцией оппонентов. – Вижу, вы понимаете, о чем я говорю. Так вот, я хотел бы восстановить машину, но, к сожалению, в ордене нет подобных специалистов. Посему отремонтируйте «линкольн», а мы в свою очередь закроем глаза на ваше пребывание здесь. Думаю, ни господину Криэ, ни вам, о вспыльчивый брат мой во Христе…
– Крысюк помойный тебе брат во Христе, – буркнул себе под нос оружейник.
– Так вот, я думаю, что если вы уже умудрились однажды восстановить этот автомобиль, то повторить сие действо не составит для вас особого труда.
– Хорошо, мы подумаем над вашим предложением, – уклончиво ответил Профессор, всем видом показывая, что разговор окончен.
Иезуиты во главе с наместником не замедлили откланяться.
– Вы намереваетесь согласиться, Профессор, – скорее констатировал, нежели спросил Виктор.
– И вам советую сделать то же, – вздохнул Криэ. – Исключительно ради безопасности вашей подруги, ну и вашей, само собой. – Он выбил прогоревшую трубку. – Мы возьмемся починить «линкольн», но ведь никто не утверждает, будто мы его починим именно так, как требуется господам иезуитам… – Профессор заговорщицки подмигнул враз повеселевшему байкеру.
Тихий унылый дождь монотонно стучал по крыше. Приглушая все остальные звуки города, заставляя напрягать слух и порождая тревожное ожидание опасности. Раньше Радиславе нравились такие дни. Можно забиться в теплое логово, свернуться калачиком и, ни о чем не думая, слушать тихий шелест воды. Сейчас не думать не получалось, и это действовало на нервы. Оборотничка взяла в руки квиддеру, пару раз перебрала по струнам и раздраженно отшвырнула от себя инструмент. Снизу было слышно, как возятся в гараже Виктор с Профессором, разбирая покалеченный автомобиль. Менестрель скользнула к двери, но застыла в нерешительности. После сегодняшней стычки с иезуитами байкер весьма настоятельно просил ее не разгуливать по городу в одиночку. Радислава сердито закусила губу. Да кто он такой, чтобы ей указывать! Откуда-то изнутри поднялась волна ярости с едва уловимым оттенком обиды. Тоже тут собственник нашелся!
Оборотничка решительно толкнула дверь и шагнула под дождь, подставляя лицо прохладным каплям. Легко перемахнула через лестничные перила и бесшумно приземлилась на плиты двора. Влажный камень холодил босые ступни. В два прыжка она достигла ограды и оказалась на улице. Мелкие капли скользили по узорам татуировок, словно по руслам. Майка мгновенно стала влажной.
Бежать, бежать… Бежать, чтобы избавиться… От чего, она и сама не знала. Кинулась вниз по улице, расплескивая воду из луж. Дождь обволакивал мягкой пеленой, растворяя ее след в паутине городских улиц.
Радислава не знала, сколько бежала вот так, без цели петляя в лабиринтах старинных улочек, упиваясь дождем и тщетно пытаясь изгнать вдруг нахлынувшее ощущение пустоты. Даже в этом отчаянном беге ей чего-то не хватало. Пустота настоятельно требовала заполнения, грозя разрастись в болезненную язву. Слова рождались сами по себе и складывались в строки песни, облегчая мятущуюся душу.
Куда же выведет кривая?
Соблазнов столько, боже мой!
Кто не рожден для створок рая,
Тому до ада по прямой.
Прими меня, земля, такую,
Прости за дерзкие слова,
И перед смертью я ликую,
Ведь я в стихах всегда жива.
Бросаюсь рифмами с пеленок,
Смутив поэзии родник,
Я бесшабашна, как ребенок,
Порой ворчлива, как старик.
Мы все твои, земля, с рожденья,
В нас спесь мирскую заглуши,
Покиньте мир без сожаленья —
При жизни смейтесь от души.
Пускай мне жить осталось малость,
Но не гнетет меня печаль…
Вслед кто-то крикнет: «Доигралась!»
