Доктору Трису удалось его вылечить, не прибегая ни к
лекарствам, ни к гипнозу. Пока Хорас не владел голосом, он был в хорошем
настроении; но когда голос к нему вернулся, у него наступила депрессия и
бессонница. Как только врач устранил его симптом немоты, служивший единственным
путем выражения подавленных напряжений Ид, эти напряжения должны были найти
себе другой выход; частично это проявилось в чрезмерной эмоциональной
привязанности к врачу, механизм формирования которой был уже описан в
параграфе, посвященном "образам"; частично же – в состоянии депрессии
и бессоннице. Оба этих симптома доктор Трис предвидел; он приступил ко второй
части лечения, принявшись за первичные напряжения Ид, вызвавшие все эти разнообразные
симптомы. В течение этого периода он раскрыл вместе с Хорасом не только его
первоначальные чувства к семье, но также происхождение и природу его
ребяческого восхищения врачом. В конечном счете после года лечения Хорас
оказался в достаточно устойчивом состоянии, чтобы прочно привязаться к одной
девушке, на которой он и женился.
Как мы видим, в этом случае связанные с болезнью напряжения
мортидо были сознательными, в то время как напряжения либидо были
подсознательными. Хорас отлично сознавал, что поразившая его немота произошла
от внезапно вновь охватившей его ненависти к отцу. Не понимал он того, что
каждый раз терял голос не только из-за нового повода ненавидеть отца, но еще
из-за потери одной из любимых сестер; а именно, он терял объект своего либидо,
так что значительное количество либидо лишалось внешнего объекта. Это либидо
обращалось внутрь и по причинам, выяснившимся впоследствии, воздействовало на
его дар речи (точно так же, как оно могло бы воздействовать на его желудок или
мышцы руки или ноги).
Поражения этого рода, затрагивающие некоторую отдельную
часть тела, характерны для истерии. У истериков часто отказываются служить
руки, ноги или голосовые связки; у них перекашивает шею, или мышечные спазмы
мешают им нагибаться; они теряют одно из чувств, например обоняние, осязание,
зрение или слух; наконец, они теряют чувствительность в какой-нибудь части
тела, например в руке или ноге. Истерия способна имитировать чуть ли не любую
болезнь. Впрочем, болезнь имитируется, но не копируется, так что врач почти во
всех случаях может установить функциональный характер наблюдаемого симптома.
Как мы уже раньше отметили, истерия сопровождается изменением образа
собственного тела; поскольку индивид ведет себя в соответствии со своими
образами, а не с действительными возможностями своего тела, то симптомы
отвечают изменению образа тела, а не какому-нибудь изменению самого тела.
Задача психиатра состоит поэтому в изменении искаженного
образа тела до возвращения его к нормальному образу, а не в изменении тела.
Изменение образа тела, вызывающее болезнь, происходит от внезапно возникающего
потока либидо или мортидо, по разным причинам не находящего внешнего выхода. Он
обращается вследствие этого внутрь, искажая описанным выше способом образ тела.
Поскольку невроз этого рода связан с превращением (конверсией) психической
энергии в соматический симптом, он называется конверсионной истерией. При этом
всегда есть причина, по которой поражается определенная часть тела, а не
какая-нибудь другая. У Хораса, например, с раннего детства оставалось
стремление закричать на отца, бросить ему вызов, выразив желание убить его.
Немота была превосходной маскировкой этого подавленного напряжения мортидо;
именно по этой причине Хорас «избрал» такой симптом, а не какой-нибудь другой.
Поскольку лица с откровенно драматическим поведением и
откровенно эмоциональными реакциями особенно подвержены возникающим время от
времени симптомам конверсивной истерии, таких людей называют обычно
"истеричными". Если страх перед внутренними побуждениями смещается у
них на внешние силы, они могут также страдать ненормальными страхами, так
называемыми фобиями.
Займемся теперь неврозом беспокойства. Септимус Сейфус был
владельцем книжного магазина и лавки театральных принадлежностей на Талиа Лейн.
Сын его Саймон, или Сай, был старшим из пяти детей; остальные были девочки. До
начала войны Саймон работал на почте, а затем пошел добровольцем в армию.
Саймон всегда помогал сестрам готовить уроки и делал для них всевозможные
другие вещи, какие только можно было ожидать от большого сильного брата; таким
образом, он привык отвечать за других. Это вскоре заметил его капитан,
постепенно продвигавший его по службе, пока он не стал сержантом и командиром
взвода.
Когда его подразделение вступило в бой, события
развертывались так быстро, что у Саймона не хватило времени проследить, чтобы
все его солдаты вырыли себе окопы в надлежащем месте и по всем правилам. Прежде
чем они это успели сделать, на их позицию упал снаряд, убивший десять человек.
Саймон оказался при этом, к счастью, поодаль от места попадания и отделался
контузией. Он пришел в себя уже в госпитале, где каким-то образом узнал о
десяти убитых.
Саймон не был ранен, и его могли бы почти сразу же выписать
из госпиталя, но он превратился в "нервного инвалида". При малейшем
звуке он подпрыгивал, и у него начинало колотиться сердце; пропал аппетит, его
бросало то в холод, то в жар, он плохо спал. Особенно тяжело было по ночам.
Сражение являлось ему в виде ночных кошмаров – почти всегда в виде одного и
того же кошмара. Он снова и снова переживал все эпизоды атаки, а в конце слышал
приближение рокового снаряда. Затем он просыпался с воплем и дрожью, в холодном
поту, с сильно бьющимся сердцем.
Саймона пришлось эвакуировать в Соединенные Штаты, где он
провел несколько месяцев в госпитале общего типа, прежде чем стал пригодным к
военной службе. В течение долгого времени у него повторялся один и тот же сон,
и каждый раз он пробуждался с воплем, когда падал снаряд. Это не только пугало
его, но и ставило в неудобное положение, потому что он каждый раз будил соседей
по палате. Однако после надлежащего лечения эта часть болезни у него прошла, а
затем, по мере того как лечение продолжалось, он все больше успокаивался.
С помощью психиатра Саймон начал понимать чувства, лежавшие
в основе его невроза. Он был совестливый человек и, как многие совестливые
люди, винил себя в разных вещах, в которых был неповинен. Как вскоре
обнаружилось, ему казалось, что, если бы он внимательнее выбрал место, где его
солдаты рыли окопы, то они не были бы убиты. Его чувство вины по этому поводу
было сильнее, чем он думал. Оно было, конечно, неосновательно, потому что если
бы его люди вырыли окопы где-нибудь в другом месте, то и снаряд мог бы попасть
в другое место, и он ничего не смог бы здесь поделать.
Саймон страдал не только от своего чувства вины, но и от
блокированного напряжения страха. Заботясь о других, он был так занят, что сам
не успел подготовиться к потрясению.
