При поддержке минометов, стоявших в Булонском лесу, маки?
вышибали фашистов из их опорных пунктов, особенно из здания Сената, где
размещался штаб оккупантов.
Отряду русских партизан было поручено очистить от фашистов
рю Гренель, где раньше находилось здание советского посольства. Вскоре над ним
был водружен красный флаг. Французы, жившие по соседству, раньше обходившие
этот дом окольным путем, высовывались в окна и радостно кричали:
– Браво! Русские, браво!
Внутренние бои в Париже шли почти неделю, когда наконец 24
августа в столицу вступил отряд французской бронетанковой дивизии генерала
Леклера.
Татьяна все эти дни почти не выходила из дома, все ждала, не
объявится ли дочь. Алекс и Сазонов то и дело выходили на улицу и приносили
вести о событиях.
Ни свет ни заря 23 августа позвонил Гастон:
– Мадам Ле Буа, наполните ванну водой до краев, все чайники
и кастрюли. Возможно, не будет работать водопровод.
Татьяна только пожала плечами: до водопровода ли сейчас? Но
Всеволод Юрьевич отнесся к предупреждению серьезно и, помогая горничной, долго
бренчал всей посудой, которая только отыскалась в доме и которая была пригодна
для хранения воды. Обе ванны тоже наполнили.
– И что? – засмеялся Алекс. – Где мы теперь будем этой водой
мыться? Ванны-то заняты!
Татьяна подошла к окну и слушала Париж. Где-то в городе
стреляли все сильнее. Говорили, метро не работает. Где немцы? Где дивизия
генерала Леклера? Где американцы?
Часов в восемь-девять вечера радио Би-би-си сообщило: к
американцам прибыл сквозь фронт для переговоров представитель, и сейчас все
решится. Надо ждать, что генерал Леклер двинется на Париж.
В десять вечера новый выпуск: «Войска генерала Леклера
выступили по направлению к Парижу, американский генерал Паттон со своими
частями выступил тоже. Слушайте Би-би-си!» Да никто и не отходил от
радиоприемников! В домах вокруг площади Мадлен загорались окна, люди снимали
темные шторы, затемнявшие их целых четыре года. Все окна были распахнуты,
французы снова видели друг друга.
По радио передавали: колонна Леклера уже движется к Парижу,
скоро первые части будут у Орлеанской заставы. Диктор плакал от волнения,
выкрикивая: «Префектура Парижа восстала, так же, как и все силы полиции, в
центре города идет бой. Париж свободен, Париж освобожден! Выходите на улицу,
сейчас зазвонят колокола всех соборов, сейчас зазвонит большой колокол на башне
Нотр-Дам!»
Не сговариваясь, Алекс, Татьяна и Сазонов ринулись к двери.
Где-то полыхал огонь, стреляли все сильнее. Ударили колокола, один, другой, вот
заговорила церковь Мадлен, другие и… наконец в хор вступил густой, низкий бас
Нотр-Дам, который перекрыл все звуки. Но защелкал пулемет, видимо, совсем
неподалеку, и все вернулись назад, в дом.
Полубессонная ночь… стрельба на улицах… взрывы гранат…
Татьяна поднялась чуть свет, прислуга еще только начинала
возню на кухне. Чуть умывшись и причесавшись, вышла в халате в гостиную, окна
которой смотрели на площадь Мадлен. Но площадь была пуста.
За спиной зашаркали шаги – Татьяна обернулась и увидела
Сазонова. Он был вполне одет, выбрит, сильно поредевшие волосы приглажены, в
руках шляпа.
– Всеволод Юрьевич! Вы далеко собрались?
– Хочу дойти до Нотр-Дам де Лоретт, – сказал он тихо, отводя
глаза.
– Куда?!
Вообще даже упоминать об этой церкви в доме Ле Буа избегали,
не то чтобы ходить туда. Натерпелись из-за нее в свое время столько страхов,
что Татьяна даже сомневалась, что захочет когда-нибудь туда зайти. Хотя сам по
себе храм совершенно ни в чем не виноват, конечно.
– Инночку видел во сне, – все так же глядя в сторону,
проговорил Всеволод Юрьевич. – Надо поставить свечку. Помянуть.
Татьяна опустила глаза. На них всех был этот грех, вот уже
три года был: не пошли, не забрали тело Инны Яковлевны из морга, куда свезли
всех, погибших в тот страшный декабрьский день в Нотр-Дам де Лоретт. Все
понятно: это было смерти подобно. Сазонова затаскали бы по гестапо, да и Ле Буа
заодно. Могли бы погубить и других людей, всех, кто им помогал, – и
Краснопольского, и Альвареса, и тайных пациентов инфекционного отделения
госпиталя Сент-Анн. И все же…
Даже на могилу Инны Яковлевны пойти было некуда. Где, в
какой яме зарыли ее, – неизвестно. Татьяна никогда ни у кого не спрашивала,
даже у Жерома, с которым изредка виделась, удалось ли родителям Максима забрать
его тело и похоронить. Она не знала ни самого Максима, ни его семью – так и не
удалось ни познакомиться, ни подружиться, ни породниться.
– Опасно нынче на улицах, – осторожно сказала она Сазонову,
– рискованно идти. Не лучше ли подождать денек-другой? Вот прогонят фашистов…
– Инночка очень просила прийти сегодня, – сказал Сазонов. –
А то обидится, знаете… Да не волнуйтесь, Танечка, что мне сделается? Хотя,
знаете… – Он вдруг запнулся, взгляд уплыл в какие-то неведомые Татьяне дали. –
Всякое может быть, поэтому вот что: если я… если меня… если вдруг что не так, у
меня в комнате на бюро лежит письмо. Я его нарочно заготовил, давно еще. Вдруг,
думаю, подстрелят на улице, а вы с Ритой тогда не узнаете и не сделаете…
– Чего мы с Ритой не узнаем и не сделаем, а, Всеволод
Юрьевич? – спросила Татьяна осторожным голосом, каким обычно говорят с внезапно
спятившими людьми.
– Ничего, – был исчерпывающий ответ, и Сазонов двинулся к
выходу.
– Не ходите никуда! – воскликнула Татьяна. – Алекс, ну хоть
ты скажи ему!
Но Сазонов с каким-то юношеским проворством юркнул за дверь
– и торопливо сбежал по лестнице.
Только ушел Сазонов, с улицы раздался общий крик, будто
закричал весь квартал:
– Les voil?, les voil?! Вот они, вот!
Алекс без пиджака, в подтяжках побежал к дверям, Татьяна,
напялив первое попавшееся платье, – за ним.
От угла, вокруг церкви, в проулках, и по рю Руаяль, и по
бульвару Мальзерб, да и по всей Мадлен, и вдаль по бульварам, видно аж до самых
Капуцинов, – несметная толпа, две-три тысячи человек!
«Ой, не пробраться Всеволоду Юрьевичу сквозь эту толпу!» –
подумала Татьяна – и тотчас забыла о нем.
Все женщины вокруг были нарядные, в светлых платьях, в руках
букеты – синие, белые, красные цветы.
«Нарочно подбирали к сегодняшнему дню, – догадалась Татьяна.
– А я не сообразила одеться понарядней!»
