А ведь как подумаешь, что частью тьмы я был всегда, всю свою
жизнь… В том числе и осенью 1918 года, когда оказался в Энске в связи с некими
финансовыми делами. Не слишком-то охота мне входить в подробности этих дел,
поскольку они вызовут у вас, мои дорогие, сильнейшее ко мне отвращение, но
деваться некуда.
Тогда я служил у большевиков (роковая ошибка моей жизни, за
которую я потом расплачивался долгие годы!) и был одним из тех, кто отправлял
из Энска запасы конфискованного у царского правительства золота. Оно хранилось
в подвалах госбанка, и во множестве ящиков его отвозили на вокзал, грузили в
эшелоны.
Где золото, там и преступления. Так было во все времена,
ничего не изменилось и после революции, которую учинили большевики. На операции
по отправке золота многие нагрели себе руки. Не упустил случая и я.
Не стану посвящать вас в подробности, как, каким образом мне
удалось украсть небольшой ящичек, набитый монетами царской чеканки и
бриллиантами, как удалось спрятать его. В ту пору был у меня верный человек в
Энске, звали его Борис, и о нем была очень высокого мнения ваша, Татьяна,
матушка, покойная Лидия Николаевна. Борис, впрочем, к хищению золота отношения
не имел, он просто мне помог потом выкрутиться.
Эту историю я никому не рассказывал. Даже Инне. Она бы не
поверила. Я ведь, когда служил своим прежним однопартийцам, служил им не за
страх, а за совесть, все эксы, которые я организовывал, проходили безупречно, и
никогда ни копейки экспроприированных денег не оседало в моем кармане. И вдруг
такое… Если я не крал у враждебной власти, с которой можно было совершенно не
церемониться, почему решился украсть у власти, которую сам завоевывал и
устанавливал?
Все очень просто. К тому времени я уже понял, что власть
большевиков будет властью, основанной на постоянном страхе, а не на торжестве
идеи. Служить такой власти мне не хотелось, и я решил сбежать, но надо было
обеспечить свое будущее. А главное – хотел с помощью украденных денег
обеспечить будущее своему сыну, хотя даже имени его в ту пору не знал. Я только
подозревал, что он есть на свете, потому что женщина, которая была мне близка
за несколько лет до того, родила ребенка.
Теперь я все знаю. Вы, Танечка, многажды рассказывали мне об
этом мальчике. Его зовут Павел, он сын вашей харбинской приятельницы, Марины
Аверьяновой. Она изменила отчество, изменила фамилию, но я сразу узнал ее по
описанию. Вы сказали о ней Инне, а Инна, умирая, открыла мне.
Иметь сына – было моей болезненной страстью всю жизнь. Как я
мечтал увидеть его! Но если вы читаете это письмо, значит, мечта моя не
исполнится. Зато надеюсь, исполнена будет моя предсмертная просьба.
Найдите моего сына. Найдите Марину. Отдайте им то, что
осталось в Энске и что ждет моего наследника с 1918 года.
Да, я оставил клад в Энске. Забирать его с собой было бы
верным провалом, верной гибелью, я не довез бы его даже до Москвы, не то что до
Парижа. Если он по-прежнему лежит в первом этаже дома, находящегося на окраине
Сормова… Я там жил некогда. До сих пор вижу тот дом так же ясно, как если бы я
сейчас стоял в комнате, где под стеной достаточно вывернуть две половицы… Но не
так все просто. Там пространство под полом перекрыто толстым бревном. С первого
взгляда кажется, что бревно не вывернет и Илья Муромец, а на самом деле оно
подсунуто под доски. И если его поддеть покрепче, оно сдвинется, и тогда в
земле нужно искать узкую доску, обернутую клеенкой. Копать следует именно на
том месте, где окажется дощечка. Под ней зарыт тщательно обернутый в вощеную
бумагу и обшитый клеенкой ящик. Это наследство моего сына.
Танечка, Рита, я ничего не имею против того, чтобы часть
сокровищ принадлежала вам. Вы состоятельные люди, однако деньги, как известно,
лишними не бывают. Возьмите, сколько сочтете нужным. Только не забудьте про
моего сына и его мать. Обеспечьте им достойное существование, молю вас! Ну а
если… если участь Марины и моего сына окажется печальна и деньги, некогда
украденные мною, им уже не понадобятся, тогда распорядитесь ими так, как
сочтете нужным. Возьмите их себе, отдайте вашим родственникам, которые остались
жить в Энске (да-да, я очень много знаю о вас, о вашей семье, мои дорогие!), в
конце концов – раздайте бедным людям. Если эти деньги не смогут сделать
счастливым моего сына, мне все равно, что с ними произойдет.
Ну вот. Теперь я письмо закончу. Ниже приложено подробное
описание места, где спрятан мой клад, адрес того дома, ну а на случай, если
улицы переименованы, точное топографическое описание всех подходов к нему.
Помнится, еще мальчиком, читая Роберта Льюиса Стивенсона, я
мечтал найти карту, где будет начерчено местонахождение некоего клада. Теперь я
сам рисую такую карту и надеюсь, что, руководствуясь ею, вы легко найдете то
место, где спрятаны мои «пиастры, пиастры, пиастры».
Прощайте, мои милые, дорогие девочки. Благодарю судьбу,
которая свела меня с вами, благодарю ее прежде всего за то, что она дала мне
возможность спасти однажды жизнь Риточке и сделал вас обязанными мне. Да
рассудит нас всех Бог там, где будут сводиться все счеты.
Ваш Всеволод Юрьевич Сазонов, Юрский, Андрей Туманский – и
все остальные, кем я только был.
А теперь смотрите план…»
1965 год
– Осторожно, здесь все сгнило. Наступай сюда, кажется, эта
ступенька чуть покрепче. Нет, не надо подниматься, стой внизу! Я сам поднимусь и
все посмотрю, а потом расскажу тебе.
– on Dieu и Боже мой! Да ничего со мной не случится,
успокойся. Я еще не настолько растолстела, чтобы меня не смогла выдержать
какая-то несчастная ступенька. Дай мне руку, пожалуйста, и перестань причитать,
как старая бабка. Я непременно хочу увидеть второй этаж. Что за интерес мне
стоять внизу и слушать твои описания? Я столько слышала об этом доме и от
Лидии, и от Эвелины, что просто умру от любопытства, если не увижу их комнату.
Ага, вот и она. Да, все разрушено. Здесь пожар был, да? Или просто так, для
забавы подожгли? Смотри, наверное, под этим окном проезжал Константин Русанов,
а Лидочка с Эвочкой по очереди висли на подоконнике, надеясь привлечь его
внимание.
– Не забывай, тут еще Олимпиада была. Она тоже страдала по
Константину Анатольевичу.
– И тоже без толку. Одной только Эвочке повезло, но она
слишком быстро пресытилась своим счастьем. Слушай, бабуля Ле Буа говорила мне,
что у них с Лидусей на стенке висели два портрета, две акварели, на которых они
были – не отличишь одну от другой. Эти портреты сохранились, не знаешь?
