– А почему бы и нет? – усмехнулась Рита. – Мать Павла,
Марина Аверьянова, – помнишь, о ней говорили, когда я была у вас в гостях? –
троюродная сестра Александры Константиновны по отцу. Больше наследников у
Марины нет. Фактически деньги принадлежат вам, вашей семье.
– А вашей?
– Ну, кровного родства между нами и Мариной нет, я являюсь
лишь душеприказчицей. Юрский с легким сердцем и поручил нам с матерью
распорядиться деньгами, так как знал, что мы в них не заинтересованы, поэтому
исполним свой долг перед ним.
– То есть ты не хотела бы взять деньги себе?
– Нет.
– Тогда почему молчала о них?
– Я же объяснила: забыла.
– Не понимаю, – недоверчиво проговорил Георгий. – Я не
понимаю!
– Послушай, – резко сказала Рита, внезапно потеряв терпение.
– Это, наверное, большие деньги, но моя семья и без них очень богата. Я –
единственная наследница Ле Буа. Мне хватает денег сейчас и хватит на всю жизнь.
Конечно, если бы ко мне приставали с ножом к горлу – возьмите, возьмите деньги
Юрского! – я бы, пожалуй, взяла, но только в таком случае. Наследник от клада
отказался, и я пальцем не шевельну, чтобы отыскать его. Твоя любовь значит для
меня гораздо больше, чем все деньги на свете.
– Тогда, получается, – возбужденно проговорил Георгий, –
деньги в самом деле мои, и я могу делать с ними все, что захочу?
У Риты стало холодно в груди. Показалось, там пробили дыру,
в которую подул студеный ветер – куда более студеный, чем тот, который дует на
улице. Ветер вселенской пустоты и одиночества. Она сказала Георгию о любви, а
он ей – о деньгах.
– Конечно. Ты можешь делать с ними все, что хочешь.
Глаза Георгия сияли.
– Как ты думаешь, сколько их там? – спросил он таинственным
шепотом.
– Не знаю. Достанешь – увидишь. Когда мы сможем уехать в
город?
У него стал смущенный вид.
– Да хоть сейчас.
– Каким образом? Вроде бы автобус до станции проходит только
вечером.
– Ну… дядя Коля еще не уехал.
Рита опустила голову.
Значит, Монахин поручил Георгию выспросить все у Риты как
можно скорей. Нет, здесь более употребимо слово – допросить. Учитывая, что отец
Георгия трудился в НКВД, Монахин надеялся, что наследственные черты
возобладают. Ну, он не ошибся. Георгий ее в самом деле допросил…
Но кое-чего Монахин все же не предусмотрел. Ее реакции.
– Георгий, знаешь, что? Я с вами не поеду.
– Как это?
Он хлопнул глазами, будто ошарашенный мальчишка.
– Не поеду, и все.
– Почему?!
Рита чуть не брякнула: «По кочану!» Фразочку она подцепила
от Георгия, и оба страшно хохотали, когда она так говорила. Но сейчас сказать
так было нельзя. Смешные слова принадлежали прошлому, которое внезапно
кончилось.
– Тогда и я не поеду.
– Нет, ты поедешь. А я заночую здесь и вернусь в Энск
завтра. Надеюсь, твой отчим не будет возражать, если я проведу в его доме еще
одну ночь? А если нельзя, я попрошусь переночевать к Антонине Ивановне.
– Да какая муха тебя укусила? – начал злиться Георгий. – Что
случилось?
– Ничего. Уезжай. Уезжай поскорей! Отчим ждет.
– Нет, погоди… – медленно проговорил Георгий. – Я понял! Это
из-за денег, да?
– Что – из-за денег?
– Ну, ты так разозлилась на меня. Ты была совершенно
нормальная, пока мы не заговорили о деньгах. Ты не хотела о них говорить?
Хотела скрыть? А теперь сказала – и тебе стало их жалко? Так? Я правильно
понял?
– Ты спятил? – неловко выговорила Рита. – Я же сразу
сказала, что они мне не нужны.
– Я тебе не верю. Ты стала другая, как только о них зашел
разговор. Все дело в деньгах.
Рита сморщилась. У нее стало кисло во рту. Этот противный
борщ… Зачем она его ела?
– Георгий, знаешь, я пойду лягу. Мне нехорошо. У меня в
животе что-то… Я не могу больше говорить.
– Нет, погоди. Ты не прячься за свой живот, за ребенка! Мы
должны выяснить раз и навсегда, что главное в наших отношениях, любовь или…
Он не договорил.
Рита опрометью ринулась из комнаты на кухню, споткнулась на
пороге, упала на колени, громко охнув, но все же смогла подняться и добежать до
мусорного ведра прежде, чем ее вырвало.
Давно ей не было так плохо. Она корчилась, испуская
надсадные стоны, беспрестанно вытирала рот кухонным полотенцем. Но от него
пахло гарью, жиром, и от запаха ее выворачивало все сильнее, а она никак не
могла сообразить, что нужно всего лишь отбросить полотенце. Ломило согнутую
спину, а уж как ломило живот!
Он сказал: не прячься за свой живот…
Наконец, извергнув из себя, показалось, не только содержимое
желудка, но и сам желудок, Рита кое-как разогнулась. Краем глаза поймала в
осколке зеркала, висевшем над умывальником, свое отражение: землистое лицо,
заплывшие глаза, мокрые губы…
Закрыла лицо руками, но тотчас снова скорчилась – такая боль
пронзила тело. Чудилось, все нутро отрывается, вырывается из нее наружу.
– Что случилось, Рита? Да говори же, что случилось?!
Она не могла говорить, не могла стоять, не могла дышать от
боли…
1966 год
…Красные герани сыпались на сцену со всех сторон, а Сашенька
свой цветок бросить не успела. Никак не могла развернуть бумагу, в которую его
закутала. И упустила минутку, и пропала геранька, пропала… Ее Клара отняла,
воткнула в прическу, будто какая-нибудь провинциальная Кармен…
Она жалобно всхлипнула.
