Татьяна окинула взглядом сидевших за столом. Свекровь –
наполовину полька, наполовину русская – уехала из России почти сорок лет назад,
ее муж, француз, был там только в начале века, да и то проездом, Алекс не ездил
в Россию никогда, Рита родилась в Париже. Она сама… Ей было восемнадцать, когда
они с матерью перешли китайскую границу и оказались в Харбине, покинув Россию
навсегда. Их всех свел вместе случай, трагический случай. Сегодня, несмотря на
всякие «цап-царапки», как это называла Рита, они вдруг впервые почувствовали
себя одной семьей.
– Россия… – пробормотала Эвелина задумчиво. – Не могу
сказать, чтобы я задыхалась от приливов патриотизма, но Гитлера своими бы
руками придушила.
Татьяна слабо улыбнулась на слова свекрови и подошла к
телефонному аппарату, стоявшему на высокой антикварной тумбе у окна.
Еще поднося трубку к уху, услышала всхлипывания. Ирина
Коренева, ее подруга, рыдала в голос.
– Ира, Ирина! Что-то случилось?
– Таня, они только что увели Николая!
Николай был мужем Ирины, инженером с «Рено». Его увели… Кто,
куда?
– Ирина, что ты говоришь? Я не понимаю.
– Его арестовали! Они берут всех русских! Всех, слышишь?
Петра Андреевича Бобринского уже забрали, Масленникова, князя Красинского,
генерала Николая Семеновича Голеевского… И адвоката Филоненко, и отца
Константина Замбрежицкого, настоятеля церкви в Клиши, и еще…
– Что это значит? – испуганно спросила Татьяна. – Подожди,
Ириночка, не плачь, произошло какое-то ужасное недоразумение!
– Таня, – сквозь слезы выкрикнула Ирина, – я не знаю номера
Угрюмовых, позвони им! Ниночке надо позвонить, слышишь? Скажи…
Разговор прервался. То ли Ирина трубку бросила, то ли
разъединили на линии. Теперь такое случалось часто.
Татьяна положила трубку, и тут же раздался звонок.
Бросилась к телефону снова:
– Алло, Ириночка, я слушаю!
Но в трубке продолжались гудки. Ах, да ведь это в дверь
звонят!
Процокали каблучки горничной в прихожей. Щелкнул замок:
– Вы к кому, господа? Ах, Боже! Медам, мсье! Здесь солдаты!
Голос ее испуганно прервался. Тяжело топая, в столовую вошли
два громадных фельджандарма с «кольтами» в руках, оба в чине ефрейтора. Повернулись
к Алексу:
– Sie sind Russe?
– Nicht, – чуть приподняв брови, машинально ответил тот. Но
вдруг, словно спохватившись, сказал с вызывающим видом: – Ja!
– Also, sie sind verhaftet.
[5]
– Что-о? – тихо сказала Рита. – Арестован? За что?
– Арестован? – вскричала Эвелина, вскакивая так резко, что
упал тяжелый резной стул.
– Погодите, господа, – рассудительно произнес Эжен. – Надо
разобраться. Мой сын – русский только на четверть. У него французская фамилия,
он гражданин Франции.
Видимо, один из жандармов ничего не понимал, поэтому смотрел
на возмущенного Эжена Ле Буа равнодушным оловянным взглядом. В глазах у другого
мелькнула насмешка:
– Wo ist hier, auf ihre weise, Frankreich? – И тут же завел
нетерпеливо: – Also schnell, los, los! Sie gehen it! .
[6]
Все взрослые стояли, словно онемев. Только Рита, от волнения
с трудом подбирая немецкие слова, попросила дать хоть несколько минут, чтобы
собрать немного вещей.
– Gut, – снисходительно сказал ефрейтор, поигрывая глазами
ради хорошенькой девушки, – aber schnell, bitte.
[7]
Татьяна и Алекс вышли в спальню. Саквояж, с которым Алекс
собирался завтра в поездку в Марсель по делам фирмы, стоял наготове: он всегда
загодя собирал вещи.
– Ну вот, – ухмыльнулся Алекс, кивнув на саквояж, – а ты
называла меня суетливым сусликом, который торопится набить свои защечные
мешочки. Как хорошо, что я оказался таким предусмотрительным сусликом и набил
их заранее!
Татьяна громко всхлипнула:
– Это ошибка, ошибка!
– Что? – спросил Алекс с затаенной улыбкой в глазах и
голосе. – Что именно – то, что ты назвала меня суетливым сусликом, или арест?
Татьяна никогда не могла удержаться от смеха, если Алекс
хотел ее рассмешить. Может быть, в этом и крылась причина того, что их странный
(вот уж воистину!) и в немалой степени вынужденный брак не распался и даже
трещину не дал. И даже теперь она невольно улыбнулась сквозь слезы.
– Не переживай, – сказал Алекс, – если в самом деле
произошла ошибка, придется как-нибудь разобраться в ней. Ну а если… – Он пожал
плечами. – Ну а если все же… значит, я скоро встречусь на небесах с Дмитрием и
скажу, что был благодарен ему по гроб жизни.
Они торопливо поцеловались и вышли в столовую. Ле Буа так и
стояли в прежних позах, словно окаменев. Жандармы переминались с ноги на ногу
со скучающим видом. Горничная плакала, как-то очень по-русски собирая слезы в
горсть. У Риты было ледяное, презрительное выражение лица.
– Алекс, мальчик мой… – простонала Эвелина по-русски, но
фельджандарм обернулся к ней с грозным видом, и она прикусила язык.
– Ничего, мамочка, – сказал Алекс по-французски, – все
выяснится. Танечка все узнает, будет за меня хлопотать – и меня выпустят.
Эвелина кивнула, опершись на плечо мужа. Лицо ее дрожало.
Эжен Ле Буа по-прежнему стоял как каменная статуя. Держался, видно было, на
пределе сил, но держался.
Алекс коснулся рукой плеч матери, отца, Риты, махнул Татьяне
и вышел. Все ринулись было следом, но ефрейтор сурово глянул с порога и покачал
головой.
Замерли.
– Bitte, sagen Sie ir, wo kann ich jetzt Auskunft haben? –
быстро спросила Татьяна.
Ефрейтор помолчал, потом ответил:
– Zwei und siebzig Avenue des arschalls Fosch.
– Aber was ist da, an dieser Adresse?
Он помолчал, потом произнес особенно внушительно:
