– Почему вы не отнесли передачу в сторожку? – спросила
Татьяна сочувственно.
– У меня не взяли! Он посмотрел на меня и… сделал рукой так:
пошла, пошла вон! – Дама попыталась повторить жест охранника. – Я понимаю, он
решил, будто я еврейка. Но мой муж русский! Я пыталась объяснить, но вахмистр
даже слушать ничего не захотел!
– Господи, неужели вам придется везти все это обратно? – с
ужасом сказала Рита, глядя на зеленый плюш. – Послушайте, я знаю, что нужно
сделать. Я сама ваш узел сдам: ведь солдат, который принимает передачи в
сторожке, меня еще не видел. И узла вашего не видел. Я скажу, что привезла вещи
для моего дяди. Как фамилия вашего супруга?
– Сазонов, – пролепетала дама. – Всеволод Юрьевич Сазонов.
– Дай мне листок из блокнота, мама, – энергично попросила
Рита.
Она мигом написала записку и с помощью Ирины поволокла узел
в сторожку.
– Ох, спасибо вам, – всхлипывая, бормотала дама в сером. – Я
было совсем отчаялась, а теперь… Татьяна Никитична, спасибо вам и Риточке. У
вас такая милая, такая умная дочь! У меня когда-то была дочь, но несколько лет
назад она… она трагически погибла. – Дама прикусила кружевной платочек, пытаясь
сдержать рыдания.
– Какое несчастье, – пробормотала Татьяна. – Я вам очень
сочувствую, ужасное горе… Прошу меня извинить, вы знаете меня и мою дочь? Но я…
Еще раз прошу прощения, мы знакомы?
В серых глазах мелькнуло странное выражение:
– Кажется, нет… Ах, наверное, я просто слышала ваше имя там,
на авеню Фош, 72. Кстати, меня зовут Инна Яковлевна.
– Ну вот и познакомились, – улыбнулась Татьяна.
Инна Яковлевна (на самом деле ее имя было Нина, но она
больше любила псевдоним) разулыбалась в ответ, вытирая платочком все еще мокрые
ресницы.
«Ах я старая корова! – бранила она себя в ту минуту. – Надо
же было так проговориться! Уж конечно, я никак не могла быть знакома с Татьяной
Ле Буа. Я ведь видела ее, когда она звалась Татьяной Аксаковой… и вместе со
своей хорошенькой дочкой была фактической заложницей для нас. Только часы
отделяли их от смерти – тогда, четыре года назад… Повезло им. Конечно, она об
этом не догадывалась, а я чуть не попалась сейчас. Хорошо, что удалось
сослаться на встречи на авеню Фош, а то что было бы делать? Признаться, я, мол,
была знакома с вашей, дорогая Татьяна Никитична, матушкой, даже ходила к ней,
когда она держала на рю Марти гадальный салон? И с ее помощью мы с Юрским –
Сазоновым тож! – провернули блестящую операцию по устранению врага Советской
России Вернера? И главную роль в той операции играл ваш, Татьяна, бывший муж
Дмитрий, которого там же и пристрелили – вывели в расход, как говорили мы в
Гражданскую, когда сметали пыль старого мира с лица обновленной России? Однако
времена меняются… Они изменились настолько, что мы, жизни свои (и чужие!) щедро
отдававшие за революцию, вдруг стали ее жертвами… Кто это сказал, революция,
мол, пожирает своих героев? Сначала были отозваны в Москву Шадькович и
Полуэктов – их отправили в лагерь сразу. Ну, те – мелкая сошка, пусть золото
роют в горах или олово в тундре! Вряд ли они там выживут, конечно. А кто
выживет? Сергей Цветков уехал позже, и моя Рената, моя маленькая, глупенькая
Рената зачем-то увязалась за ним… Ах, как она хотела, чтобы Юрский женился на
ней! А он в то время уже застариковал и понял, что сил его на двух женщин – меня
и Ренату – не хватит, надо выбирать одну. Он выбрал меня, потому что при Ренате
он всегда был бы старым мужем молодой красавицы, а при мне… Мы почти ровесники,
мы знали друг друга столько лет… с четырнадцатого года, если мне не изменяет
память. Целую жизнь! Вот Рената и уехала с Цветковым в Россию – и вместе с ним
была расстреляна в подвалах НКВД. Мы получили известие об этом случайно: Юрский
выкрал шифровку у нового парижского резидента. И мы немедленно ушли на
нелегальное положение. У нас были заготовлены документы на сей случай, мы ведь
знали, что от нашего брата большевика всего можно ожидать… Вторжение немцев во
Францию было для нас очень кстати, очень. Конечно, не слишком-то хорошо жить в
оккупированном Париже под русскими фамилиями, но еще хуже – выслушать в России
смертный приговор, в котором будут названы наши настоящие имена… Черт же понес
этого Гитлера на Союз! Черт же заставил немцев запаниковать и начать грести под
одну гребенку и видных деятелей эмиграции, и таких неприметных, тихих, мирных рантье,
каким стал теперь некто Сазонов! Ох, неведомо, удастся ли ему выкрутиться… А
мне, удастся ли выкрутиться мне? Рассказывают страшные вещи о том, что фашисты
делают с евреями. Да что же за жизнь у меня такая! Неужели мне до конца дней
судьбой предназначено крутиться, как рыбе на сковороде, а жарить меня будут то
свои, то чужие?»
Инна Яковлевна наконец опустила платочек и исподтишка
поглядела на Татьяну. Та стояла с суровым выражением лица, и у мадам Сазоновой
(некогда, напомним, звавшейся Инной Фламандской) воровато дрогнуло сердце. Ну
да, на воре и шапка горит!
Однако Татьяна взглянула на нее с виноватой улыбкой:
– Извините, я задумалась… о своем. Об Алексе. Помню, когда
его уводили, я с ужасом ощутила – уже четвертый раз на протяжении своей жизни,
а мне сорок один! – что рушится окружающий меня мир.
– Могу держать пари, – со слабой, беспомощной улыбкой, так
красившей, она знала, ее лицо, пробормотала Инна Яковлевна, – что первый раз он
для вас рушился в семнадцатом году.
– Да, конечно, – сказала Татьяна. – Но если в октябре
семнадцатого еще оставались какие-то надежды, что «это безобразие», как тогда
говорили, скоро пройдет, то в декабре отец уже не лелеял никаких иллюзий.
Рабочие – он был управляющим на огромном заводе в Энске, в Сормове, – плевали
на улицах ему в лицо. Он отсиживался дома, каждую минуту ожидая, что – ворвутся
и убьют, не помилуют и нас, его семью. «Пока еще ничего, – говорил он, – но
настанет время, когда людей будут убивать на улицах только за то, что у них
чистые руки!» Но даже и он не мог себе представить того ужаса, который свалился
вскоре на страну! Конечно, у него были и доброжелатели, были люди, которые
помнили то хорошее, что он делал. И один из них случайно узнал, что его
фамилия, Шатилов, значится в списках людей, подлежащих самому скорому
уничтожению. Нам удалось уехать в Казань, к родственникам отца. Конечно, там
тоже властвовали большевики, но обстановка почему-то не была настолько…
оголтелой. Трудно поверить, но в некоторых семьях там даже устраивали домашние балы!
– Ну надо же! – покачала головой Инна Яковлевна с видом
крайнего изумления.
– Да-да! – продолжала Татьяна. – А потом Казань была взята
совместными русскими и чешскими частями, большевиков выкинули. Мы ждали, что
вскоре будет освобожден Энск, готовились возвращаться, но вскоре и Казань
оказалась под угрозой обратного захвата ее большевиками. Началась эвакуация.
