Мы уже знали, китайцы все русские существительные переводят
в женский род, поэтому не удивились, но все равно слышать про «мою папу» было
смешно, и мы невольно засмеялись. И так, смеясь, пошли вслед за Сяо Лю – так
назвалась китаянка. Мы шли длинной улицей мимо магазинов. На вывесках мелькали
имена – Чурин и Кутузов, Тарасенко и Клестов… Мы озирались с ошалелым видом.
Словно вернулись назад, в прежние, еще не изуродованные большевиками времена. В
витринах – Боже мой, это было что-то невероятное! – окорока, колбасы, в больших
красивых мисках лежали уже приготовленные салаты и винегреты, холодцы,
фаршированный перец, форшмак, заливное, бочонки с икрой…
Наконец мы пришли к странному одноэтажному строению из
саманного кирпича весьма оригинального вида. Его, видимо, часто увеличивали
пристройками, лишенными какого-то стиля, сляпанными на скорую руку, однако
именно разнообразием дом и привлекал. Неожиданные двери, лестнички там,
крылечки тут… Странным образом он походил на наш дом в Сормове, который папа
называл «скворечник-грачевник». Этот же напоминал ласточкино гнездо, из
которого пытались сделать именно что скворечник-грачевник. Потом мы узнали, что
Сяо Лю была дочерью китайца по имени Чжен и какой-то женщины с низовьев Амура,
кажется, племя называют гольды. Женщина умерла от родов, а Чжен был изгнан из
города Х. своими соплеменниками. Он ушел в Харбин и там нажил небольшие деньги.
Вдобавок умерший родственник оставил ему дом, который Чжен теперь сдавал внаем.
Однако он не забыл дочь, и когда та со своей русской хозяйкой после бегства от
революции оказалась в Харбине, принял их у себя. Русская «мадам» взяла все в
свои руки и оказалась очень предприимчивой, от жильцов отбою не было, так что
дом не раз пришлось достраивать и обустраивать заново, почему он и приобрел
столь причудливый вид.
– Ага, – глубокомысленно сказала Инна Яковлевна, чтобы
что-нибудь сказать: молчать и кивать было уж как-то неловко, да и надоело. –
Стало быть, мадама Маринка и была та самая хозяйка вашей… как ее там… китайки?
Татьяна засмеялась:
– Ой, я и сама раньше так говорила: китайка да корейка. А
надо – китаянка и кореянка. Китайка – это ведь материя, а корейка – копченое
мясо. Но угадали вы правильно: мадама Маринка была хозяйкой Сяо Лю, и та была
ей очень предана. Отношения между ними сложились почти родственные, как мы
сразу поняли. Но не это нас поразило, когда мы увидели ту Маринку. Встреча с
ней была очередной поразительной иллюстрацией ваших слов – мол, мир тесен.
Тесен так, что мы не поверили своим глазам, увидев перед собой – Марину Аверьянову!
– Кого? – небрежно спросила Инна Яковлевна. И тут же хрипло
вскричала: – Кого?! – И закашлялась, пытаясь скрыть свое потрясение. Может
быть, Татьяна решит, что она поперхнулась?
Кажется, Татьяна так и решила, потому что заботливо похлопала
ее по спине:
– Вам лучше? Хотите пить? Ах да, воды все равно нет…
– Ничего… мне лучше… – с трудом выговорила Инна Яковлевна. –
Рассказывайте дальше.
– Господи, да я вам, наверное, нещадно надоела своей
болтовней, – махнула рукой Татьяна. – Может быть, вы хотите вздремнуть?
– Ну что вы, Танечка, – просюсюкала Инна Яковлевна. – Мне
очень интересно, поверьте. Дело в том, что я знала одну женщину по имени Марина
Аверьянова – в давние, прежние времена. Интересно, не та ли она самая?
– Нет, вряд ли, – улыбнулась Татьяна. – Не думаю, что вы
могли знать ту Марину. Она ведь была из Энска. И самое смешное – тоже моя
родственница.
– Вообразите! – пробормотала Инна.
– Да, вот именно, что трудно себе вообразить. Я ее ни за что
не узнала бы, ведь видела всего несколько раз, но моя мать знала ее довольно
хорошо. Марина была дочерью одного из самых богатых людей Энска, Игнатия
Тихоновича Аверьянова. Дочерью – и единственной наследницей. Причем
унаследовать два миллиона золотом она должна была очень скоро – отец был
неизлечимо болен. Однако Марину угораздило связаться с мятежниками. То ли с
большевиками, то ли с эсерами, я толком не знаю, но новые ее друзья были самые
омерзительные твари. Они пытались ограбить банк ее отца, убить замечательного
человека, начальника энской сыскной полиции, вовлекали в свои грязные делишки
невинных людей. Они погубили одну чудесную девушку – Тамару Салтыкову, мы потом
с ней работали вместе в лазарете, в пятнадцатом году, она была не в себе,
бедняжка…
– Скажите, какое несчастье, – пробормотала Инна Яковлевна, с
трудом сдерживаясь, чтобы не схватить Татьяну за горло и не выжать из нее все,
о чем она может умолчать. – Так что же с вашей родственницей?
– А, Марина… С Мариной случилась неприятная история. Когда
ее отец узнал о судьбе Тамары Салтыковой, о новых друзьях дочери, он лишил ее
наследства.
– Как пошло, – пожала плечами Инна Яковлевна, уже вполне
овладевшая собой. – Ну совершенно как в пьесе какого-нибудь замшелого
Островского. Или в романе этого, как его… вашего земляка, он тоже из Энска…
– Максима Горького? – подсказала Татьяна.
– Да при чем тут Горький? Я имела в виду
Мельникова-Печерского!
– Да, похоже. Тем паче что Игнатий Тихонович был из крепкой
староверской семьи. Марина же оказалась совсем другая. Причем знаете, что вышло
с наследством? Отец узнал о бурном романе Марины с главным террористом по
фамилии Туманский. Или Туманцев? Мама знала его довольно хорошо, потому что он
служил врачом при сормовских заводах. По ее словам, выглядел он вполне coe il
faut, даже не догадаешься, что революционер. В общем, Аверьянов понял, что
после его смерти все деньги уйдут на антиправительственную деятельность, а
потому лишил Марину наследства и передал его другим ближайшим родственникам –
Русановым, Сашеньке и Шурке. Моим кузенам.
Инна Яковлевна не сдержалась – скривилась при упоминании
этих имен, но тут же схватилась за щеку:
– Ой, зуб… просто беда! Извините, Танечка, я вас все время
перебиваю. Рассказывайте дальше, ваши воспоминания необычайно занимательны!
– Когда началась война, деньги начали обесцениваться. Однако
Сашенька весь свой капитал перевела на помощь армии. Шурка же был слишком
молод, чтобы распоряжаться деньгами. Согласно завещанию Аверьянова, он получил
бы это право в день совершеннолетия. Но случилась сперва одна революция, потом
другая, деньги Аверьянова были конфискованы и пропали. То есть Шурка тоже
лишился капитала. Ни ему, ни Сашеньке наследство впрок не пошло.
