«Какими идиотами нужно было быть, чтобы оформлять документы
на еврейские фамилии! – думал он. – Мне еще повезло, а Инне… Конечно, это
делали не мы, а в Иностранном отделе, в Союзе. Конечно, никто там не
предполагал, что вот так пойдут дела, конечно, думали, что… А черт их знает,
что они думали! Все нормальные люди уже давно поменяли свои местечковые фамилии
на русские… Интересно бы знать, скольких нелегальных сотрудников чиновники
Иностранного отдела подставили таким образом, фактически обрекли на гибель…
Нет, это мне ничуть не интересно! Мне интересно только, что будет с Инной.
Неужели ее заберут в лагерь? Она погибнет там, у нее гипертония, больные почки,
ей нужны лекарства и покой… Я буду доживать век один, если ее заберут? Некому
стакана воды подать!»
Он покачнулся и грузно опустился на стул. Тотчас перед его
глазами оказался стакан, но не с водой, а наполненный чем-то красным. Сазонов
машинально взял его, залпом выпил… Это было бургундское, хорошее, отнюдь не
ординарное, которое однажды передали им в Компьень, а настоящее коллекционное,
марочное бургундское.
В голове несколько прояснилось, он поднял взгляд и увидел,
что к нему склоняется тоненькая высокая девушка с большими серыми глазами. Она
была совсем молода, лет шестнадцати, не больше. У нее были не слишком
правильные, но прелестные черты, задорный нос, тугие русые кудри и завитушки на
висках. Всем этим и, самое главное, дерзким взглядом Рита поразительно походила
на своего отца, Дмитрия Аксакова – такого, каким он был в четырнадцатом году в
Энске, в трактире «Попугай!» на Рождественской улице, когда из последних сил
блефовал перед Данилой Ильичом Гавриловым и Инной Фламандской, пытаясь не дать
им сломать его жизнь. Не удалось! Они заставили-таки Дмитрия жениться на Александре
Русановой, наследнице аверьяновских денег, на которые положили глаз большевики.
Результат их усилий – его дочь, дочь Аксакова… да, Инна упоминала о ней.
Называла ее «очень бойкой девицей». И в самом деле!
– Мадемуазель, – пробормотал Сазонов, – спасибо. Мадам… –
Глаза его медленно переползли к Татьяне, и ей невесть почему показалось, что
уже когда-то видела эти темно-серые глаза в очень густых, очень красивых,
совершенно немужских ресницах. Хотя что за ерунда, ну где и когда она могла их
видеть?
– Медам, мсье Ле Буа, я пришел просить у вас помощи, – снова
начал Сазонов. – Вы слышали, может быть, что положение евреев в Париже нынче
тяжелое: нельзя посещать кафе, нельзя покидать свою квартиру после восьми
вечера, а значит, нельзя даже спуститься в бомбоубежище во время налета. Но нам
как-то удавалось утаить… мы скрывали национальность моей жены. Но теперь Инна
Яковлевна боится даже из дому выйти. Говорят, людей, имеющих характерную
еврейскую внешность, могут схватить просто на улице и сразу отправить в лагерь.
А уж если их происхождение подтверждено документами… Быть может, у вас есть
какие-то связи… быть может, кто-то продаст фальшивые бумаги, на другое имя?
Простите, мой вопрос нелеп, я понимаю, но, кроме вас, мне не к кому обратиться
сейчас!
«Сейчас, вот именно что сейчас! – подумал он с внезапной,
слепой яростью. – Год назад у нас самих было как минимум по три комплекта
документов на каждого. А теперь… Черт! Я, который с легкостью мог снабдить
фальшивыми, но такими, что комар носа не подточит, бумагами любого убийцу,
шпиона, диверсанта, – я ничего не могу придумать, чтобы спасти последнего
оставшегося у меня близкого человека!»
– Наверное, лучше всего – уехать в провинцию, – сказал Алекс
и вспомнил, как четыре года назад переправлял в глубь Бургундии Дмитрия
Аксакова, давал ему адрес мулянского дома. Прекрасное место, но Дмитрий там не
засиделся. Однако в Муляне теперь тоже немцы. – Хотя нет, что я говорю, это
плохой выход, в провинции вы будете слишком уж на виду. В Париже затеряться
легче.
– Вы предлагаете нам перейти на нелегальное положение? –
спросил Сазонов с непостижимым выражением. – В подполье, так сказать?
– Мне кто-то говорил, – пробормотала Рита, – что может
помочь свидетельство о крещении. То есть если еврей крещен в католическую или
православную веру, его не трогают.
– Интересно, где ты набралась таких сведений? –
подозрительно посмотрел на девушку Эжен Ле Буа, а Эвелина решительно покачала
головой:
– В католическом храме не найти человека, который выдал бы
фальшивую метрику. Венчать тайно – это пожалуйста, это сколько угодно, но
свидетельство о крещении или хотя бы конфирмации… Исключено!
И они переглянулись с Эженом, вспомнив свое венчание,
которое происходило в 1904 году в Париже при полном нарушении всех мыслимых и
немыслимых законов, установленных как Богом, так и людьми. Ну что ж, история их
брака – яркое подтверждение того, что эти законы порой не грех и нарушить!
– Значит, надо найти кого-то из православных священников, –
сказала Татьяна. – Жаль, что я никого не знаю лично. Но я позвоню Ирине
Кореневой, вдруг она…
– А я позвоню Краснопольскому, – кивнул Алекс. – По-моему, у
него могут быть самые неожиданные связи.
– Не надо никому звонить, – сказала Рита, вынимая из руки
Сазонова опустевший стакан, снова подливая туда вино и опять подавая ему: –
Пейте и закусите хоть чем-нибудь. Катрин, сделайте мсье сандвич с сыром!
Она заметила выражение священного ужаса, которое мелькнуло
на лице Эвелины, и с трудом сдержала улыбку: с точки зрения бабушки, есть сыр,
положив его на хлеб, своего рода святотатство, которое могут себе позволить
только простолюдины. Сыр должен быть подан на особой фарфоровой доске,
несколько сортов сразу, в обрамлении зелени и винограда. Его следует нарезать
небольшими кусочками, смаковать… Таков этикет. Ну и что? Французы, например,
едят дыню с хлебом. Покойная бабушка Лидия Николаевна от этого чуть ли не в
обморок падала! И вообще, есть вещи поважнее этикета. Например, человеческая
жизнь.
– Не надо никому звонить, – повторила Рита. – Я знаю, кто
выдает такие свидетельства о крещении направо и налево. Это монахиня из русской
церкви на рю Лурмель. Ее зовут мать Мария. Кроме нее, там есть священник – отец
Дмитрий. Фамилия его – Клепинин. У вас бумаги Инны Яковлевны с собой?
Сазонов покачал головой.
– Жаль, – вздохнула Рита. – Значит, нужно как можно скорей
за ними съездить, а потом сразу – на рю Лурмель. Хотите, я поеду с вами?
– Дитя мое… – пробормотал Сазонов, и глаза его наполнились
слезами.
«Какое счастье, – подумал Всеволод Юрьевич Юрский, – что в
тридцать седьмом мы все же оставили вас в живых!»
Ну да, как говорится, пути Господни неисповедимы.
– Боже мой, Рита! – пробормотала Татьяна. – Откуда ты знаешь
о церкви на рю Лурмель, о матери Марии? Ты знаешь такие вещи…
