– Ах вот как ее зовут, – усмехнулась Ольга. – Мама никак не
могла вспомнить имени. Говорила, что она по фамилии Ле Буа, но кем, собственно,
она нам приходится и как ее зовут – не вспомнила.
– Да, имя ее Рита, – повторил Федор и тяжело вздохнул.
Дальше надо было врать, а врать не хотелось. Но Рита
двадцать раз повторила, чтобы он ни под каким видом, ни за что не открывал ее
истинного положения в семье Ле Буа и родства с Аксаковыми. Причину она не
называла. Федору все это было непонятно и неприятно, но, если Рита просила, он
считал своим долгом повиноваться.
– Она… она дальняя родственница Алекса Ле Буа, который ее
усыновил, – начал плести Федор. – Рита из семьи русских эмигрантов. Она выросла
в доме Ле Буа, считает себя обязанной им, а потому, когда Комитет бывших
участников Сопротивления направил именно ее, чтобы вручить мне награду в честь
двадцатилетия Победы, она очень обрадовалась, что может побывать в городе,
который так много значил для семьи Ле Буа и где живут родственники Алекса и
Эвелины.
– А что, знаменитая Эвелина еще жива? – изумленно спросила Ольга.
– Ваша родная бабушка? – уточнил Федор. – Да, она жива.
– Смешно, – сказала Ольга. – Мне пятьдесят, я сама могу
бабушкой стать, стоит только Георгию жениться, а оказывается, у меня
собственная бабушка есть. И еще смешней, что у моей мамы – бабушки моих детей,
собственная мама жива. Просто не верится!
– Эвелину я видел двадцать лет назад, она выглядела
удивительно молодо, несмотря на свои шестьдесят с лишним, а уж сейчас ей далеко
за восемьдесят, и все же, судя по фотографиям, которые привезла Рита, она еще
хоть куда.
– Парижанка! – усмехнулась Ольга. – Могу себе представить,
какая там косметика, какие кремы. Интересно, там все душатся «Шанелью» или есть
и другие духи?
– Вот в чем я ничего не понимаю, так это в духах, –
засмеялся Федор. – Хотя, если я ничего не путаю, Рита привезла какие-то подарки
для вашей семьи. Для вас, для Александры Константиновны, для детей ваших… Вроде
бы духи там тоже есть.
– Погодите-ка… – недоумевающе повернулась к нему Ольга. – Ну
ладно, я понимаю, что Эвелина помнила свою дочь, но откуда она узнала о моем
существовании? О Георгии и Вере? И, коли вы упомянули о подарках, почему она не
передала ничего для моего дяди Шуры? Получается, она знала, что его нет в
живых? Он умер в тридцать седьмом, в заключении…
– О гибели Александра Константиновича Русанова сообщил Ле
Буа я, – пробормотал Федор. – Я же дал знать о том, что у вас есть дети. Мы
ведь переписывались с Ритой, с которой были близкими друзьями во время войны.
Ну а что касается вас, вашего рождения, об этом Ле Буа узнали давно – от вашей
тетки, Лидии Николаевны Шатиловой, и вашей двоюродной сестры Татьяны. Они в
восемнадцатом году умудрились добраться до Харбина, а в двадцать четвертом
перебрались в Париж. Лидия Николаевна – родная сестра Эвелины Ле Буа, как вы
помните. Они постоянно встречались в Париже…
Федор говорил так, как просила Рита. Ему претило врать,
однако ее доводы: мол, она не хочет оскорблять память своего отца запоздалой
ревностью его бывшей жены, – были довольно убедительны. И все же Федору
казалось, тут есть еще что-то, неизвестное ему. Сначала, едва приехав в Энск,
Рита не собиралась скрывать от Аксаковых, что находится в родстве с ними. Потом
что-то произошло – Федор не знал, что именно, – и она изменила свое решение,
стала шифроваться от них. И дело здесь было не только в памяти отца… А в чем
еще? Что случилось?
Да лучше не пытаться понять, просто делать, что просила
Рита, и тогда он увидит улыбку на ее губах. Вот и все, а больше ему ничего, как
старому, верному псу, и не надо. Да-да, он не оговорился, именно преданному
псу. Рита его считает таким близким другом, что даже не видит в нем мужчину. Да
и никогда не видела! Ну что ж, такая у него, видимо, судьба…
«Волга» вывернула с Малой Ямской на площадь Горького и
припарковалась у Дома связи, с той стороны, где находился телеграф.
– Слушайте, Ольга, может, вам все-таки встретиться с Ритой?
– нетерпеливо поглядывая на часы, сказал Федор. – Она передаст фотографии,
подарки, расскажет о ваших родственниках…
– Знаете, моя мама почему-то ужасно ее боится, – с некоторой
конфузливостью призналась Ольга. – И если я Риту приглашу, мама точно с
сердечным приступом сляжет. Она разговор с Ритой вспоминает со страхом, а уж
когда узнала, что Рита и с Георгием разговаривала на улице… ей дядя Мишка
рассказал…
«Интересно! – нахмурился Федор. – А мне Рита про это не
говорила. Почему? Забыла? Да ладно, наверное, не сочла важным…»
– Не хотите приглашать ее к себе, давайте устроим встречу у
меня, – пожал плечами Федор. – Не стесняйтесь, пожалуйста. Или в кафе
каком-нибудь посидим, или в ресторане, так сказать, на нейтральной территории.
– О, мы уже приехали! – спохватилась Ольга. – Ну хорошо. Я
подумаю, посоветуюсь со своими и позвоню вам. Договорились?
Федор кивнул, помог ей выйти из машины и, извинившись, со
всех ног помчался на переговорный пункт. Он не зря спешил: лишь только ворвался
в двери, как дребезжащий голос из динамика зычно завопил:
– Кто ожидает город Х.? Третья кабина!
Лавров прошел в третью кабину и снял трубку.
– Х.? Вас вызывает Энск. Соединяю, – провозгласила
телефонистка, потом выкрикнула: – Говорите!
В трубке щелкнуло, и осторожный мужской голос спросил:
– Алло? Федор Федорович, это вы?
Надо же, как хорошо слышно! И не скажешь, что говоришь с
человеком, который находится чуть ли не за десять тысяч верст от тебя!
– Привет, Степан Иваныч, – сказал Лавров, внезапно охрипнув,
словно ледяной, сырой архангельский ветер коснулся его лица… Наверное, то же
произошло и на другом конце линии провода, потому что там раздался надрывный
кашель, и только потом голос несколько прояснился:
– Федор Федорович, здравствуй, друг дорогой. Как дела?
– Все нормально, – с трудом проговорил Лавров сквозь хрип в
горле. – А как ты, Степа?
– Да ничего особого не произошло со мной за неделю с
прошлого нашего разговора, – невесело хохотнул его собеседник. – Какие у нас,
доходяг, могут быть новости? Каверны распространяются, пневмоторакс не
помогает… А впрочем, я уже за то судьбу благодарю, что после лагеря протянул аж
тринадцать годков!
