– Вера отлично рисует, – гордо сказала Ольга. – Вот
посмотрите-ка, это она нарисовала своего прадеда, хоть видела его только на
фотографии.
Портрет Дмитрия Дмитриевича и впрямь оказался редкостно
хорош: бравая выправка, смелый взгляд, легкая улыбка… И монокль в глазу! Ну и
франт!
– Очень красивый, – повторила Рита, улыбаясь своему отцу.
Такого его портрета у них, конечно, нет и быть не могло.
Надо непременно переснять рисунок, подумала она, а дома, в Париже, заказать
большой портрет хорошему художнику. Маме будет приятно. Алекс ни словом не
возразит, само собой разумеется. Это ведь Алекс! Да, конечно, и бабуля Ле Буа
не станет спорить. Тем паче что портрет Рита повесит в своей комнате.
И Рита на миг зажмурилась, дивясь той тоске, которая вдруг
куснула за сердце при одной мысли, что придется уезжать из Энска. Сначала в
город Х., потом в Париж. Очень возможно, она больше не увидит своих русских
родственников…
Вот и хорошо! Вот и не надо их видеть, особенно одного из
них! И никакой тоски у нее нет, а желудок разболелся от пирожных, таких
тяжелых, сделанных из приторного, сырого бисквита с невероятно высоким слоем
жирного крема. Раньше Рита думала, что пирожные «ille-feuille», «тысячелистник»,
которые продаются в кондитерских на Монтергёй, самые жирные в мире, хуже их
только банана-сплит с профитролями, но русские, вернее, советские пирожные –
просто ужас какой-то, честное слово! Желудок теперь словно забетонирован, а
горячий чай с острым привкусом распаренного веника только укрепил этот сладкий
бетон. Чай называется – Рита видела синюю коробочку с нарисованным на ней
желтым слоном – «Цейлонский черный байховый». Цейлонский? Это – цейлонский?
Боже ты мой, в Париж чай, наверное, привозят с какого-нибудь другого Цейлона!
– А вот – мой портрет, – донесся до нее голос Ольги. – Здесь
я особенно похожа на отца.
– Да Вера настоящая художница, – восхитилась Рита, прогоняя
ненужные мысли. – Сходство схвачено замечательно.
– Хотите, я вас нарисую? – пискнула Вера, краснея еще пуще,
хотя это и казалось невозможным. – Возьму и нарисую!
Она села на диван, один угол которого занимал тихий,
бледный, непохожий на себя Георгий, положила на колени альбом, открыла коробку
цветных карандашей. Карандашей было много, самых тонких оттенков голубого,
розового, зеленого, желтого… Удивительный набор! На коробке был нарисован
памятник Юрию Долгорукому (Рита узнала его – в Москве видела) и написано
серебряными буквами: «Искусство».
Вера взяла светло-коричневый карандаш, серый, лазоревый,
розовый…
– Что, прямо сейчас можешь нарисовать портрет? – удивилась
Рита.
– Она быстро рисует с натуры, – похвасталась Ольга. – И по
рассказам рисует, очень тонко и точно передавая описанные приметы. У мамы в
юности были две подруги, к сожалению, фотографии одной из них не сохранилось.
Но Вера по рассказам нарисовала ее портрет, и знаете, мама говорит, что очень
похоже получилось.
– В самом деле, похоже, – кивнула Рита задумчиво, глядя на
рисунок, где была изображена юная Сашенька Русанова с кроткими ясными глазами и
прелестными чертами, в окружении двух таких же кротких и прелестных, таких же
юных барышень. – Погодите-ка, вот эта девушка с черными косами… ведь Тамарочка
Салтыкова? А вторая – Варя Савельева?
– Откуда вы знаете? – изумилась Александра Константиновна.
– Ну, мне ма… – Она запнулась и тут же продолжила, от души
надеясь, что никто ничего не заметил: – Мне мадам Ле Буа-младшая рассказывала,
Татьяна Никитична. Она ведь дружила с Тамарой, когда в энском госпитале
работала во время Первой мировой войны. Описывала ее очень подробно, какая она
была красавица, только очень несчастная и к тому же несколько fou… как это
по-русски?.. блаженная! И про Варю Савельеву рассказывала, что та была
фронтовой сестрой милосердия, ездила с санитарным поездом и однажды, в каком-то
немецком госпитале, обнаружила раненого Дмитрия Аксакова…
Рита запнулась, только сейчас осознав, что вранье, на
которое она вынуждена была пойти, чтобы скрыть от Георгия правду об их родстве,
лишило ее возможности рассказать Аксаковым правду о Дмитрии, о том, что он не
погиб в Гражданскую войну, что жил во Франции и – погиб, защищая ее. Невозможно
сказать правду о Дмитрии, не выдав себя. Как же выкарабкаться из той бездны
лжи, в которую она сама себя загнала? И все из-за какого-то мальчишки… Кто
сказал, что с возрастом у женщин умирают желания и сердце бьется тише? Дурак он
был, тот, кто так сказал. Странно, ей должно быть стыдно, а между тем она не
испытывает никакого стыда. Только боль оттого, что он так опоздал родиться…
Или, наоборот, она поспешила?
– Поразительная история! – продолжала Рита, с трудом взяв
себя в руки. – А эти девушки, ваши подруги… Как сложились их судьбы? Они живы?
Александра Константиновна переглянулась с Ольгой, потом,
словно в нерешительности, посмотрела на Монахина. И только затем взгляд ее
снова обратился к Рите:
– Нет. Они обе погибли. Тамара – еще в восемнадцатом. Она
служила милосердной сестрой в отряде ЧОНа – это молодежный красногвардейский
отряд, – и ее зверски убили белые. А Варя… – Александра Константиновна
протянула руку через стол и стиснула пальцы дочери. – Варя в войну спасла жизнь
Ольге и еще двум сотням раненых солдат. Ольга служила на санитарном судне,
которое разбомбили около деревни, где жила Варя. Она с трудом вызвала баржу из
Камышина, и спасенных с судна отправили. А потом пришли немцы и, узнав, что в
деревне были советские раненые, расстреляли Варю, начальника милиции, который
ей помогал, и еще нескольких человек.
– Ужасная трагедия… – пробормотала Рита.
Ольга кивнула, вспомнив, как ее потрясло это известие. Она
узнала об этом, когда уже родился Георгий, от полковника Храмова, который
приходил навестить ее в роддом. Все-таки Ольга родила сына – а Храмов знал,
помнил, чей это сын! – ну и открыл ей, что немцы то ли не обратили внимания на
боевые заслуги Варвары Савельевны и Тимура Казбегова перед Германией, на
которую оба работали, то ли убили их прежде, чем те сумели свои заслуги
доказать.
– А может быть, вы с ним ошибались насчет Варвары Савельевны
и Казбегова? – спросила тогда Ольга, не сдерживая слез. – Может быть, все
обстояло вовсе не так, как вам с ним казалось?
Храмов не ответил, только плечами пожал. Больше они не
виделись. Зачем?
Ольга хотела назвать дочь в честь Вари Савельевой, но тетя
Люба, умирая, так просила, чтобы в честь ее сестры, и мама тетю Любу
поддержала. Ну что ж, Варя, Вера – хоть чуть-чуть, но похожие имена. Главное
ведь – помнить…
