Не получится – обратный поезд пойдет на Х. только через
сутки. Она не имеет права уехать, не исполнив то, что должна исполнить. И
вообще смешно: женщина, прошедшая войну, не раз, как принято выражаться, смотревшая
в лицо смерти, боится каких-то неясных звуков. А что, если кому-то здесь нужна
помощь?
Рита заметила, что створка одного из зарешеченных неплотно
окон прикрыта. Ей удалось просунуть между прутьев ветку, чуть отодвинуть
створку и приподнять край занавески. Приникла к щелке. Какое-то время ничего
невозможно было разглядеть, потом глаза привыкли к темноте – и Рита еще
мгновение всматривалась, не веря себе.
Резко выдернула палочку, отпрянула от окна – и зажала руками
рот, чтобы не рассмеяться. Театр абсурда! Интересно, как скоро те двое, чьи
голые тела она разглядела на покосившейся кровати, закончат заниматься тем, чем
они занимаются? Судя по широченной спине мужчины, он полон сил и способен
делать свое мужское дело еще пару часов. И что, Рите все это время на крылечке
сидеть?
А придется сидеть, податься-то все равно некуда… Правда,
комаров тут многовато, не высидишь. Ветер подует – комаров нет, а только стихнет
– налетают.
Почему во Франции нет комаров?
«Хочу домой», – подумала Рита. И, чтобы отвлечься от
возникшего детского желания, задумалась, кто там, на кровати, может быть.
Начальник станции? Стрелочник? Кочегар? Стоп, Павел работает кочегаром на
станции Олкан, так, может, там как раз Павел? С кем? Да какая разница,
например, с какой-нибудь… кочегаркой.
Кочегар и кочегарка, какая чудная пара… А впрочем, слова
«кочегарка» в русском языке нет. Или есть?
Да ладно, не это главное. Что теперь делать? А делать
нечего, надо ждать, когда парочка закончит свою постельную возню. Надо взять
чемодан и присесть вон там, на солнышке. На крыльце оставаться неудобно –
любовники выйдут, увидят ее и сразу поймут, что подглядывала и подслушивала.
Пусть невольно, но все же…
Рита спустилась – и вдруг разглядела сбоку, метрах в пяти,
маленькую черную дверь в стене. С крыльца ее не было заметно за россыпями угля,
а теперь стало видно. Может быть, там тоже есть кто живой? И удастся разузнать,
где искать Павла, и не надо будет ожидать окончания «процесса», который
вершится на станции…
Она решительно толкнула черную дверь – и немедленно
вспомнила, что слово «кочегарка» в русском языке все-таки существует. Правда,
обозначает оно не женщину кочегара, а некое помещение, в котором он работает. А
вот и кочегар – высокий мужчина лет пятидесяти, одетый в старые галифе, сапоги,
темную, невзрачную рубаху. Рукава закатаны до локтей, обнажают сильные руки,
перевитые синими венами. Равнодушное, чеканное лицо. Прищуренные глаза в
неестественно длинных ресницах.
– Здравствуйте, Павел, – сказала Рита.
1941 год
У Сазонова слегка отлегло от сердца. Зловещая тень Руди фон
Меера и его молодчиков рассеялась, и вокруг словно бы посветлело. Да ладно,
пусть Инна наиграется в игру с венчанием, когда еще ей выпадет такое счастье.
Женщинам иногда нужно взбодриться этаким вот дурацким образом. А что до
опасности, то он, кажется, становится похож на ту самую пуганую ворону, которая
куста боится. В красивых молодых людях, друзьях Риты, невозможно заподозрить
резистантов. Но на всякий случай нужно будет уйти сразу после венчания.
Размышляя таким образом, Сазонов проследовал рядом с Инной и
«гасконцем» в боковой придел храма. Здесь уж вовсе сгущался мрак: окна,
обращенные в узкую улочку Флешье, почти не пропускали света, и рисунок витража
почти невозможно было различить. Однако Сазонов, сам не зная почему, смотрел и
смотрел на окно, пока не обнаружил, что там изображен Христос на кресте и
женщина, припавшая к его ногам. Какая-нибудь небось Магдалина или как ее там… У
«Магдалины или как ее там» были роскошные черные волосы и томный взгляд, чем-то
напомнившие Всеволоду Юрьевичу волосы и взгляд поэтессы Инны Фламандской, какой
она была когда-то, давным-давно, году этак в тысяча девятьсот четырнадцатом. И
что это его сегодня на прошлое тянет…
Сазонов отвел глаза от витража и обнаружил, что Инна
Яковлевна уже стоит рядом с Антоном (или Огюстом), ну а перед ними, у
небольшого, застеленного лоскутом парчи возвышения, преклонили колени Рита Ле
Буа и ее молодой человек, Максим, а может – Доминик. На возвышении горела всего
одна свеча – она была совершенно такая, какие помнил с детства Всеволод
Юрьевич: толстая, как палка, желтоватая, прямая, – и ему почему-то стало
спокойней на душе. Священник выглядел так же скромно, как и алтарь: черное
одеяние, постная физиономия, – видимо, тайное венчание не заслуживало
помпезности.
Долой, долой монахов,
Долой, долой попов,
Мы на небо полезем,
Разгоним всех богов! —
выплыло из невесть каких глубин памяти. И Всеволод Юрьевич
покорно вздохнул: видимо, сегодня от воспоминаний не избавиться.
Между тем кюре начал обряд. Никакой торжественности!
Неразборчивое бормотание, помахивание тяжелым наперсным крестом над склоненными
головами жениха и невесты… Свеча горела ровно, не чадила и не трещала.
«Отличный воск», – подумал Всеволод Юрьевич, на которого
однообразие и убожество церемонии наводили сон. Совершенно как в мэрии,
никакого шику и романтики, о которой так мечтала Инна.
Он зевнул. Спать хотелось просто отчаянно. От запаха ладана,
который сначала казался столь приятным, начала болеть голова. Что-то звенело в
ушах, словно часы били: бум, бум, бум!
Спустя несколько секунд Сазонов понял, что не в ушах у него
звенит, а отдаются тяжелые шаги по каменным плитам. Причем их слышал не только
он: услышал кюре – и перестал бормотать, замер с испуганным выражением лица;
услышали жених и невеста – и схватились за руки; услышали Инна Яковлевна и
Антон – и испуганно завертели головами; услышали «гасконец» и еще несколько
парней, которые доселе стояли в небрежных позах, прислонившись к колоннам и
изображая зевак, а теперь руки их шмыгнули у кого в карман, у кого за пазуху, и
стало ясно, что там у них оружие, которое они в любую минуту готовы выхватить.
– Тихо, ребята, – пробормотал Максим, быстрым взглядом
окинув собравшихся. – Без паники. Все обойдется!
Из-за колонн показался патруль: офицер в длинном
прорезиненном плаще и черной фуражке с высокой тульей, при нем двое солдат.
Каски, руки на автоматах, ледяное выражение лиц. Офицер же посматривал на
происходящее с интересом.
