Ребенок . Понятия не имею. Это старик Время дал им такое
шутливое прозвище. Они не могут наглядеться друг на друга, все целуются и
прощаются.
Тильтиль . Зачем?
Ребенок . Кажется, им нельзя будет уйти отсюда вместе. У
дверей стоит старик по имени Время. Когда он отворит двери, ты его увидишь. Он
такой упрямый…
Двое Детей, которых зовут Влюбленными, с помертвевшими от
горя лицами, нежнообнявшись, подходят к Времени и бросаются ему в ноги.
Первый Ребенок . Дедушка Время, позволь мне остаться с ней!
Второй Ребенок . Дедушка Время, позволь мне уйти с ним!
Время . Нельзя! В вашем распоряжении всего триста девяносто
четыре секунды…
Первый Ребенок . Лучше бы мне вовсе не родиться!
Время . Это не от тебя зависит…
Второй Ребенок(умоляюще). Дедушка Время, я приду слишком
поздно!
Первый Ребенок . Когда она спустится на Землю, меня уже не
будет!
Второй Ребенок . Я его там не увижу!
Первый Ребенок . Мы будем так одиноки!
Время . Это меня не касается. Обращайтесь к Жизни. Я
соединяю и разлучаю, как мне приказано. (Хватает Первого Ребенка.) Ступай!
Первый Ребенок (отбиваясь). Не хочу, не хочу, не хочу!
Только с ней!
Второй Ребенок (вцепившись в Первого). Не отнимай его у
меня! Не отнимай его у меня!
Время . Да ведь он идет не умирать, а жить! (Подталкивает
Первого Ребенка.) Иди, иди!..
Второй Ребенок (в отчаянии простирает руки к Первому). Подай
мне знак! Хоть какой-нибудь знак! Скажи, как тебя найти!
Первый Ребенок. Я всегда буду любить тебя!
Второй Ребенок. А я буду печальнее всех! Так ты меня и
узнаешь… (Падает без чувств.)
Время . Вместо того чтобы предаваться отчаянию, вы бы лучше
надеялись…»
Ну правильно. Все как у нее. Только она ушла на белый свет
раньше, чем ее возлюбленный, вот и вся разница с Метерлинком.
Рита еще немного скользила глазами по строчкам, потом
закрыла книгу и отложила. И больше не брала. Тетя Агаша советовала ей «не дергаться».
Вот она и не будет.
На самом деле она не столь строго исполняла предписания тети
Агаши. Нет, лежала и впрямь много – слишком страшно было ощущать усиливающуюся
от малейшего напряжения боль внизу живота, – но с судном управлялась сама и
выносила его в «место отдохновения» тоже сама. Ее гордость не смогла бы
выдержать, если бы Павлу пришлось… А впрочем, может, и смогла бы. Ведь когда-то
ее гордость спокойно выносила врачевание влюбленного Федора Лаврова, жар его
пальцев, его смущенные, вороватые взгляды, его волнение. Ну, тогда Рита была до
отчаяния юна, до исступления несчастна и до сумасшествия переполнена жаждой
мести, чтобы что-то такое замечать. Уже потом, спустя годы, она кое-что
вспомнила – и удивилась Федору, удивилась собственной бесчувственности. Теперь
она снова удивлялась собственной бесчувственности. А также тому, что у мужчин,
которые вынуждены за ней, больной, ухаживать, она вызывает не отвращение или
брезгливость, как следовало бы ожидать, а вожделение.
Взгляды Павла… тщательно скрываемое волнение Павла… дрожь
его рук… Рите все было ясно задолго до того, как он затеял тот разговор,
который был словно бы живой иллюстрацией к его стихотворению про «да» и «нет».
Для нее не было никакой проблемы выбора. Вопрос для нее никак не стоял, ответ
был один: однозначно нет.
Правда, сначала именно Рита услышала «нет» от Павла. Сначала
она исполнила свой долг – сделала то предложение, ради которого, собственно, и
преодолела невероятный путь от Парижа до какого-то Богом забытого Олкана. А в
ответ услышала:
– Нет, мне это не нужно. И даром не нужно. А чтобы еще
срываться с места, ехать куда-то… Нет! Я давно перестал ценить то эфемерное,
что может предложить жизнь. Все материальное – эфемерно, преходяще и нестояще.
Я слишком долго искал гармонию с миром и самим собой. Я ее почти нашел. Только
мать иногда отвлекает меня, но она моя мать, куда ж денешься… Здесь, в Олкане,
я могу не думать о ней, я спокоен. Я не могу бросить все. Рита, ради чего?! Что
мне с того, что я теперь знаю, кто мой отец и что он в восемнадцатом году
сделал ради меня? Это всё прах. Реально только настоящее. Вы. Я. Ветер, который
перебирает звезды в небесах… Слышите, как они шуршат?
– По-моему, шуршат листья, – сухо ответила Рита, отводя
глаза.
– Листья?! Для вас я – не более чем сухой листок, который
ветер принес к вашим ногам! Вы перешагнете через него и уйдете дальше! –
воскликнул Павел с такой страстью, что Рита невольно вздрогнула. – Но куда? Вы
не девочка… извините, что я так говорю, вы выглядите невероятно хорошо, но
вы-то знаете, сколько вам лет. Почему вы одна? Будьте со мной!
От простоты и незамысловатости его слов она растерялась, но
голова качнулась отрицательно еще прежде, чем губы в первый раз сказали «нет».
– Нет, Павел. Невозможно. Да и зачем я вам… беременная от
другого мужчины? Конечно, я освобожусь при первой же возможности, но только не
в том дело, а…
– Почему вы так хотите избавиться от ребенка, которого
послал вам Господь? – тихо спросил Павел. – Почему вы не хотите впустить в свою
жизнь эту радость? Господи, ребенок! Да если б у меня был ребенок, я б,
наверное…
«Это у них наследственное, – с жалостью подумала Рита. –
Всеволод Юрьевич тоже говорил в том письме, что ради ребенка, ради своего сына
он готов был на все!»
– Павел, но что мешало вам жениться? Я понимаю, жизнь
складывалась так, что наладить мирный семейный быт было очень непросто, но
разве вы не знаете женщин? Нет, по мне не судите, я такое перекати-поле… Но
тому есть причины, так уж у меня сложилось. Однако другие женщины – они в самом
деле другие! Они ведь, словно повилика вокруг дерева, обвиваются вокруг
мужчины, растут вместе с ним, падают и умирают вместе с ним. Женщина – как
птица, она своему мужчине везде гнездо совьет и будет счастлива его счастьем,
будет горевать его горем, болеть его болезнями. И обласканы были бы вы, и дети
уже большие были бы. Почему вы…
Она осеклась, подумав: а вдруг и он, как Всеволод Юрьевич,
обречен на бездетность? Вдруг он тоже болен?
