Все в Дайрене нам нравилось: и прекрасный песчаный пляж, и
Приморский парк, и окружающие холмы, поросшие сосной. Из нашего курортного местечка
мы часто ездили на трамвае на ночной базар. Это были удивительно приятные
поездки! Ночные базары – очень красочное зрелище: на ярко освещенных открытых
прилавках под темным южным небом были умело разложены самые разнообразные
японские изделия и множество всевозможных ароматных, соблазнительных фруктов,
которыми славится Южная Маньчжурия. Все было очень дешево и так и просилось в
руки. Светлана просто голову от этого изобилия потеряла.
В то время среди русских дам, что я знал по моим прежним
подругам, было принято относиться к японским товарам пренебрежительно: «Ах, эта
японская дешевка!» Но Светлана, которая чуть ли не впервые тратила деньги сама,
без тетушкиного присмотра, была счастлива новому бумажному халатику с
традиционным синим узором, коротенькому «каори» с несложной пестрой вышивкой на
темном фоне… Она накидывала его на легкое платье в свежий летний вечер и
косилась на меня, ожидая восхищения. Я не обманывал ее ожиданий!
Мы приехали в Дайрен в самом конце августа и, выйдя на пляж
1 сентября, были очень удивлены: на нем буквально не было ни одной души, хотя
погода стояла на редкость тихая и теплая. Потом мы узнали от местных жителей,
что у японцев твердое правило: лето кончается 31 августа – кончается и
купальный сезон до следующего года. Мы смеялись: в Харбине я купался в Сунгари
чуть ли не до середины октября, когда у берега уже появлялся ледок!
Однако мы впервые оказались на море и еще не знали, какая
это страшная и опасная стихия. Мы пошли купаться, хотя море волновалось под
ветерком и немного подальше от берега даже кудрявилось барашками. Мы не
обратили на это никакого внимания. Я был хорошим пловцом, а Светлане страшно
хотелось обновить свой купальный костюм.
Я замешкался на берегу, устраивая наши вещи подальше от
волн, а Светлана, опередив меня, смело вошла в мелкую у берега воду и беспечно,
забавляясь, двигалась все дальше, вслед за отступающей волной. В то же
мгновение с неожиданной силой ударила новая волна и сбила ее с ног. Хохоча, но
немного оробев, Светлана начала карабкаться по песку назад, к берегу, но тут
отливная волна неудержимо потащила ее обратно в море. Светлана захлебнулась,
задохнулась и, ни о чем уже не думая, буквально на четвереньках, работая руками
и ногами, попыталась выбраться на сушу. Тут и я спохватился, подбежал к ней, и,
хоть волны пытались уволочь нас обоих, нам все же удалось выбраться. Когда мы,
наконец, отдышались, то с огорчением заметили, что одна из ее красных купальных
туфелек, которые так хорошо дополняли ее пляжный туалет и которыми Светлана очень
гордилась, «исчезла в пучине морской»…
Светлана хандрила весь вечер. Ей казалось, что наша первая
встреча с морем сулит недоброе. У нее были самые мрачные предчувствия. Она
хотела вернуться в Харбин на другой же день!
Кто знает, может, если бы я послушался ее, все в нашей жизни
сложилось бы иначе…
И что же мы увидели, когда на следующее утро вышли на
пустынный морской берег? На влажном песке, далеко за чертой лениво плещущейся у
берега мирной волны, стояла красная туфля, наполненная морской водой!
Все наши тревоги мигом сгладились, и мы перестали бояться
моря. Коварная стихия усыпила наши подозрения! Мы купались с рассвета до
заката, мы бегали по берегу, как дети, и я каждое утро писал на песке аршинными
буквами: « СВЕТЛАНА!», а она спрашивала, что значит восклицательный знак.
– Он значит, что я тебя люблю, – говорил я, и она заливалась
счастливым смехом.
Было очень тепло, и как-то раз мы даже провели ночь на
пляже, чтобы встретить зарю. Взяли с собой теплый плед, завернулись в него и
долго лежали, глядя в ночное звездное небо и слушая плеск волн. Светлана была
очень довольна и радовалась нашей затее. Потом она мирно заснула, а я лежал и
мучился желанием. Конечно, эта ночь стала чудовищным искушением для меня. Как я
удержал свои страсти в узде, не знаю. Потом я проклинал себя, думал: если бы Светлана
в ту ночь стала моей, может, с ней потом не случилось бы беды. Или… Или
бессмысленно искать обходных путей, если судьба беспощадно гонит нас изначально
предназначенной для каждого via dolorosa?
[23]
Мы вернулись в Харбин в середине сентября, когда вслед за
регулярными советскими армейскими частями там появились подразделения Смерша.
Для них мы были изменниками родины, которые «окопались» во вражеском тылу с
непременной целью – вредить красноармейцам и всей Советской России.
И очень скоро на лицах харбинцев, которые еще недавно с
цветами в руках и со слезами на глазах встречали освободителей Маньчжурии,
победителей японской армии, появилось сначала искреннее недоумение, а потом и
страх. По городу пополз слух, что идут аресты местных русских. Первыми якобы
хватают тех, кто некогда служил в царской армии, но не милуют и штатских.
– Наглая ложь! – восклицала моя мать.
За время войны она превратилась из замкнутой, занятой только
жизнью своей семьи женщины в яростную советскую патриотку. Не она одна, честно
сказать. Харбинская русская колония во время оккупации Маньчжурии Японией
чувствовала себя очень неуютно. Мы были людьми без гражданства, принадлежали по
национальности к стране, с которой микадо вел войну! Впитанное еще во время
жизни в Х. презрение к «япошкам», из которых самые пожилые и уважаемые мужчины
не гнушались служить для русских прачками, не давало моей матери покоя. Кроме
того, со времен 1905 года, с легкой руки Куприна, во всех японцах всегда видели
коварных шпионов, в каждом искали штабс-капитана Рыбникова… А уж с китайцами в
Маньчжурии японцы расправлялись безжалостно. «Жестокие желтомордые макаки», –
шептала моя мать с ненавистью. И вдруг желтомордые макаки побеждены русскими,
родными! Как было не преисполниться к этим русским, родным, пусть и
называвшимся теперь советскими, восторженного, почти молитвенного отношения? А
в своей любви и ненависти моя мать никогда не знала середины… Поэтому и
восклицала наперекор очевидному: «Наглая ложь!»
И вдруг исчезла Светлана. Она не являлась на работу, не
пришла на свидание. Я ринулся к ней домой. Тетка встретила меня недоумевая. Она
ничего не знала о племяннице.
