– Тогда половина госпитальных докторов исчезла, да самых
лучших, еще с дореволюционным образованием. Остались совсем ни к чему не
годные. Или вроде Ждановского нашего, с биографией! – Макар Семенович зло
хмыкнул. – Тот биографией своей на всех углах размахивал. Хотя в былые времена,
еще до революции, как-то раз очень сильно помог мне. Скрыл от полиции, что я
был ранен. Его Марина заставила. Не то меня спасала, не то себя, но все же
спасла. Это долго рассказывать, старинные дела, но после той истории мы с
Грушенькой и поженились. А Ждановский, когда революция совершилась, сразу к
новым властям служить пошел. Белые город взяли – он в партизанский отряд
отправился. Слышно было, с самим Лазо дружил, ну а потом, когда того в топке
паровозной сожгли, и с Серышевым, и с Постышевым, и даже с Блюхером за одним
столом сиживал. Потом их всех чохом во враги народа записали, уж только в
последнее время реабилитировали. А Ждановский, как его дружков арестовали,
сдулся весь, как мыльный пузырь, перестал революционными заслугами кичиться.
Пил много. Боялся, что и его заберут. В те времена все всего боялись, такая
жизнь была… Потом его на пенсию спровадили, казенную квартиру отняли, а дали в
нашем доме. И мы сошлись тут, как нарочно: Марина Ивановна, мы с Грушенькой да
Ждановский… вот как нас жизнь стасовала в одну колоду. А нынче начали наши
улицы перестраивать, жильцам другие квартиры давать. Мы с Грушенькой переехали.
Предложили и Марине Ивановне квартиру, но аж на Судоверфи, в панельном доме.
Она разобиделась, мол, не поеду на выселки, буду ждать, пока в центре
жилплощадь предложат. Ждановский тоже, глядя на нее, на Судоверфь не поехал и
решил квартиру в центре ждать. А из райисполкома, из милиции каждый день
ходили, ругались: задерживаете снос дома и начало планового строительства! И
вот, я так думаю, поняла Марина Ивановна, что все равно выехать придется, и
начала собираться. Видать, решила бумаги свои разобрать, а ненужное пожечь. Ну
и кто знает, что там вышло… Соседи, что через улицу живут, увидели среди ночи
искры из окна, пожарную команду вызвали, сами прибежали, ворвались в квартиру,
да поздно, там уже горело все. Вытащили Марину Ивановну, а она уже мертвая…
– Что?! – хрипло выкрикнула Рита.
– Ну да, мертвая… – Макар Семенович махнул рукой, будто
хотел перекреститься, но то ли передумал, то ли не умел этого делать. – Нет,
она не сгорела – у нее что-то с сердцем стало. Упала, да и умерла на месте от
сердечного приступа. Господь ее милосердно прибрал. А Ждановский, который спал
у себя в квартире, за стенкой, задохнулся в дыму. Крепко спал, не чуял беды.
Эх, вот жизнь!
– Да, – тихо сказала Рита и поднялась.
– Ну что, пошла, что ли? – спросил Макар Семенович.
– Да. Мне пора.
– Так ты и не повидалась с Мариной…
– Так и не повидалась, – кивнула она.
– На похороны придешь?
– А когда похороны?
– Не знаю, – пожал плечами Макар Семенович. – Вот Пашка
приедет – он назначит. Бумаги все оформит, деньги заплатит. Я помогу, конечно,
чем могу, а все же его хлопоты, он – сын. Ты его дождешься?
Рита пожала плечами. Подошла к березе и осторожно отделила
от коры одну черно-коричневую слоистую чешуйку. Положила ее в сумку, между
страницами блокнота.
Макар Семенович смотрел недоумевающе.
– Я не знаю, дождусь или нет, – сказал Рита. – Но на всякий
случай – прощайте.
– Ну, прощай… Может, тебя подвезти куда? Я на машине.
Рита покачала головой.
Она прошла мимо обгоревшего дома и смятых георгинов, вышла
на школьный двор, поглядела на крыльцо с шарами. Курносая кудрявая девочка уже
убежала. Наверное, где-нибудь играла в классики…
Рита поднялась на улицу Серышева, ведущую к Амуру. Вот
красный кирпичный Штаб округа, раньше – кадетский корпус. Ровные, очень
красивые жилые дома – типичные «сталинки», а в конце улицы несколько зданий за
забором – тот самый военный госпиталь.
Рита не знала, что влечет ее сюда, почему она должна
побывать здесь непременно сегодня. Словно бы долг исполняла. Только не знала
чей. Определенно не свой!
От госпиталя вела к реке широкая лестница, а у ее подножия
простирался огромный стадион, украшенный множеством статуй спортсменов.
Огромные, жизнерадостные серебряные и бронзовые мужчины и женщины бежали,
катались на коньках, метали диски… Рита смотрела на них со странным восторгом.
Это были как бы даже не статуи, а люди – обитатели некоего странного поселения,
раскинувшегося у подножия утеса, на амурском просторном берегу. Только
небожители или такие вот невероятные существа могли поселиться на берегу этой
огромной – куда там Волге, а Сена – вообще жалкий ручеек! – пугающей своими
размерами реки. Плотно, мощно ворочались свинцовые волны в водовороте под
каменными глыбами утеса – и уходили вдаль крутыми валами. На противоположном
берегу возвышались синие-синие, словно бы из цветного стекла отлитые, круглые
сопки. Солнце – яркое и чистое – опускалось в гряду облаков, причудливо
раскрашенных бледно-лазоревым, оранжевым, чисто-фиолетовым, тускло-золотым.
Небо над облаками медленно зеленело, высоко-высоко на смену солнцу уж выходил
бледный, опалово-белый серп молодой луны, а над ним загоралась первая, почти
неразличимая, призрачная звезда.
Рита долго смотрела на это невероятное явление, а солнце
между тем все ярче и ярче наливалось червонным, алым, прощальным светом,
опускалось все ниже в облака, и синева сгущалась, и месяц становился ярче,
раскалялся серебряной белизной, и к первой звезде присоединилась другая и
третья.
Рита спустилась к самой воде, на берег, усыпанный песком и
галькой. Пахло рекой – так влажно, так успокоительно. Быстро-быстро катились
вдаль амурские волны. Сонмище белых, мелких, чуть побольше комаров, прозрачных
бабочек реяло над водой и порою с порывом ветра переносилось к берегу, а потом
опять – к воде. Иногда это бледное облако окрашивалось густым золотым цветом –
если попадало в последние солнечные лучи.
– Унеси мои беды, Амур, унеси! – неожиданно для самой себя
попросила Рита. Ей захотелось искупаться, захотелось отдать огромной реке всю
ту боль, которая терзала ее душу и тело, но по набережной гуляли люди – не
станешь же раздеваться у них на глазах.
Она вынула из сумки носовой платок, вытерла им лицо и,
завернув в него гальку для тяжести, бросила в воду. Нехитрое магическое действо
означало, что она отдает Амуру свои печали и просит унести их далеко-далеко,
подальше от нее!
Но Амур не пожелал ей помочь. Всплеснулась высокая волна,
подбежала к ногам Риты – и положила ей под ноги на песок ее платочек.
