– Тела де Моранжака и семейства…
– Мой тан?
– Как любопытно! – воскликнул я. – Не думаю, что это имеет значение, но я только что понял, что у нас дело, в котором полностью погибли две столичные семьи. Самый верх и самый низ общества объединило одно и то же преступление.
– Я как-то не подумал, – признался Аберлейн.
– А ведь это так очевидно! Вот только, говоря о де Моранжаках, мы говорим о жертвах страшного преступления, а говоря о Ганах, мы говорим о незначительных побочных жертвах, которых смахнули случайно, походя. – Я позволил себе намек на улыбку. – Обожаю мир с таким разрывом между классами. А теперь к тому, о чем я собирался сказать сначала. Я просмотрел результаты всевозможных экспертиз, кроме полного магического вскрытия. Оно уже проведено?
– Увы, мой тан, на то, чтобы провести процедуру, пришлось вырывать разрешение у ближайших родственников. Думаю, в самом скором времени…
– Эти идиоты тормозят расследование. Будь моя воля, я бы просто поставил их перед фактом.
– Это невозможно, мой тан, они аристократы, достойные лучшего обхождения.
– Они всего лишь люди, Аберлейн! – чересчур, пожалуй, резко заявил я. – Надеюсь, вы не приняли это замечание как видистское
[5]
.
– Нет, мой тан.
– Я, конечно, убежденный видист, но в данном случае я приказал бы выпотрошить и тэнкриса, если бы это хоть чуть помогло следствию. Как раз напомню магам о своем существовании и о том, что у нас один-единственный работодатель на всех, когда найдем тана л’Румара.
Карета въехала за бронированные ворота дворца закона, констебли по приказу Аберлейна вытащили тело и потащили внутрь. Я огляделся вокруг, изучая красный снег, красное со свинцовыми потеками небо, красных нетэнкрисов. Все кажется красным сквозь красные линзы. Порой мне кажется, что мир хорошенько полили кровью. Возможно, это должно раздражать, но я чувствую себя вполне комфортно, видя мир именно таким. Однако надо снять очки, чтобы убедиться, что снег бел, потому что я люблю белый снег. Потому что так правильно.
Холл, как всегда, забит констеблями, получающими направления в разные части города. В обшей массе особенно выделяются плечистые люпсы и огромные дахорачи. К ночи дахорачей не станет, они не способны нести службу без постоянного источника света, но зато прибавится жешзулов. Они по ночам гораздо активнее, чем при свете дня. Хотя остальные жители столицы ненавидят их одинаково в любое время суток. А как еще можно относиться к существу, которое жаждет сожрать твою душу?
Труп на руках обеспечил нам приятно пустой лифт. Не то чтобы констебли боялись мертвых тел, этим добром завалены все переулки Дна, где им нет-нет да и приходится бывать. Но все же приятно. Себастина хихикнула, когда лифт тронулся. Мы поехали вниз, в подземелья под Скоальт-Ярдом, туда, где тюремные камеры и мертвецкая. Инженеры тщательно все спланировали, когда строили Башню, – морг и камеры расположены рядом не случайно, близость мертвецов успокаивает даже особо буйных. Особенно тихо становится, когда работники мертвецкой везут тела мимо камер, так быстрее. Но есть и обходной путь, длинный изогнутый коридор, бледно освещенный электрическими лампами и выложенный кафелем. Морг оснастили по последнему слову техники, оборудование спроектировали и помогли установить сами хинопсы. Прошли времена, когда в подвалах Башни трупы раскладывались на леднике, теперь там морозильные установки, перекачивающие потоки холода в металлические ячейки-склепы. Любой, кто посетит мертвецкую хоть единожды, сможет в полной мере оценить всю прелесть холодной мрачной обстановки, насладиться блеском металлических труб и запахом мятной мази, которую используют работники, чтобы заглушить аромат разлагающейся плоти во время вскрытий.
– Тан л’Мориа, какая честь! – воскликнул старший коронер у операционного стола, вытирая полотенцем руки.
– Не сомневаюсь, господин Тацик!
Лойза Тацик, старший коронер Скоальт-Ярда, высокопоставленный чиновник, которому давно уже нет необходимости самостоятельно проводить вскрытия, но чьи руки все время жаждут любимой практики. Милейший человек, добродушный и набожный, он имеет восхитительную привычку вытирать руки на ходу таким образом, что кажется, вот-вот предложит рукопожатие. Маслянистое и липкое рукопожатие. Маленький пухленький человек с блестящей лысиной и пышными усами, переходящими в бакенбарды.
– Кого вскрывали?
– Да так, одного несчастного! Прикусил язык и захлебнулся, ничего такого!
– Стало быть, интересных дел нет?
– Будет вам, мой тан! Я люблю свою работу, но смаковать различные случаи не могу! Это же так нелепо!
– Мы с господином Варзовым с вами не согласимся. Но раз вам так скучно, почему не займетесь моими мертвецами?
– Вашими? Вы о покойном де Моранжаке, да примет его Все-Отец?
– И о нем, и о его семье, и о слугах. Причина смерти неизвестна. Интригует, не так ли?
– Я приступлю сразу же, как только сюда спустятся маги-криминалисты с разрешением от родственников. Вам же нужно полное вскрытие, не так ли?
– Именно так. Аберлейн, почему они еще не здесь?
– Мой тан, я не могу ответить…
– Ладно, но кто-нибудь поплатится креслом, попомните мое слово! Идем к тану л’Румару!
В подземельях Скоальт-Ярда можно легко заблудиться, но зато в них достаточно места почти для всего, на что хватило фантазии руководства. Например, на небольшую уютную комнату, похожую на дорого обставленный кабинет с красивыми книжными шкафами, теплым светом, деревянными панелями на стенах и мягким ворсистым ковром. Именно в эту комнату мы вошли, предварительно постучав. За огромным столом, накрытым зеленой суконной скатертью, восседал с чашкой чая и раскрытой книгой тэнкрис.
То был крайне необычный тэнкрис, весьма оригинальный. Легче найти на улицах Старкрара человека с тремя руками, чем тэнкриса без талии. Тромгар л’Румар всегда казался мне эдаким лощеным, ухоженным толстячком, излишне плотным, но не обрюзгшим. Круглое лицо, аккуратные бачки, такой же аккуратный пробор в блестящих рыжих волосах. Глаза его были полны ядовитой зелени и древней силы. Я бы сказал, что глаза ему крайне не подходили, не вязались с обликом мягкого домашнего тана, в котором от величия предков осталось разве что родовое имя.
– Тан л’Румар! Сколько лет!
– Не так уж много, тан л’Мориа. Мое почтение.
Сдержанный, воспитанный сноб. Ну, хотя бы не брызжет слюной от ненависти ко мне, так что можно считать, что я ему почти не противен.
