Бульон я вылил в унитаз, а кости завернул в пакет и снес в мусоропровод. Открыл окна. Стало полегче. А хотелось, чтобы потяжелее — например, в районе печально посвистывающего желудка. Чай-то уже вскипел и заварился. Дно банки укрывала заварка на пару раз. Чудеса.
Я по пятому, кажется, разу обшарил холодильник с морозильником, пошарахался по полкам. Чудес не обнаружилось: не было там ничего съедобного. Крупы да подсолнечное масло.
Чуток денег осталось, в школе поесть куплю, а пока надо голод приглушить. Я сунул в рот пару ложек сахарного песка и стал глотать чай так, чтобы сахар растворялся с разной скоростью, давая разные вкусы. Желудок поморщился, почмокал и заорал, кажется, вслух. Я тоже. Дохлебал чай и пошел вприсядку вдоль шкафов, в которые пока не заглядывал. А толку-то. Посуда, да крупы, да картошка, да лук, да морковка. Стоп.
Я с детства морковь не ел — сказал бы «всю жизнь», кабы не помнил снимок, на котором тертую морковку наворачиваю так, что пол-морды в апельсинку выкрашены. Мелкий был, дурной, башка не соображала, в апельсинку покрашенная тем более. А в осознанном возрасте мама меня до-олго пришибить собиралась за выбирание морковки с луком из разных блюд. Пару лет назад я смирился и начал, как ни странно, с лука. Но мир не любовь. А теперь я смотрел на пакет с грязной морковью и ноздри раздувал, как конь с наилучшей Дилькиной картинки. На нечищеные луковицы не реагировал — и то спасибо.
Я выдернул и взялся чистить морковку поздоровее. Она не чистилась, а стачивалась, как карандаш под скальпелем, — еще пара движений, и жрать нечего. Я бросил нож, пустил воду посильнее, промыл огрызок двумя движениями и схавал — тоже двумя движениями. И снова взвыл: челюсти и зубы болели, как после боя. Почему так? Вчера же малость наполучал, а заметил сегодня. Удобно, в принципе, ага.
Зато морковка оказалась вкусной, хоть и горчила. Я вымыл еще несколько штук, осторожно куснул, убедился, что грызло потихоньку отходит, взглянул на часы и заметался по квартире, упихивая учебники с тетрадками в сумку, морковку — в себя, а себя — в школьную одежду.
А däw äni позвонить, вспомнил я. Набрал, насчитал десять гудков, отключился, набрал еще раз, спохватился и побежал. Из школы эсэмэску отправлю. А вот записку сейчас оставить надо.
Ни ручки, ни бумаги не нашлось. Пришлось дербанить сумку и терять время на упихивание обратно всех вылезших потрохов. Морковины мешали зверски, но я их не выпускал. Еще мешал кот — он не выпускал меня. Сел перед дверью и растопырился.
— Ну ты-то куда? — пробубнил я. — Уйди, опаздываю.
Он поднял лапу.
— Драться будем? Давай вечером, а?
Кот смотрел на меня внимательно и не двигаясь. Я сглотнул морковную стружку и сказал очень убедительно:
— Я ненадолго. В школу сбегаю и обратно. Да не бойся ты, я про тебя больше не забуду. Хочешь, гулять попозже пойдем? А? Засиделся, я понимаю, ты же вольная птица. Шучу, не птица. Сейчас не могу, а вот вернусь и с собой тебя возьму, по-любому, вот честно. Договорились?
Кот моргнул и растопырился сильнее. Я мягко отодвинул его в сторону, так кот попытался обнять меня всеми лапами, даже шеей зацепился и зашипел, отчаянно так. Я осторожно стряхнул его и выскочил в коридор.
Там и пришлось рисовать записку. И опять время тратилось на ерунду абсолютную. Ручка упорно выводила вместо нормальных слов кривые палочки, потом метнулась к краю листа и попыталась прописи задом наперед закрутить. Передозировка морковного сока, решил я, зарычал, не переставая жевать, собрался и накидал несколько решительных слов печатными буквами. Написал и застыл. Врачи придут, прочитают и узнают, где я. Блин. Вот я очкун. Ну узнают — а то и так непонятно, где нормальный человек в первый учебный день должен быть. В школе, не в пивной же. Из школы они меня заберут, что ли?
В «скорую» загрузят и повезут до дурки? Конченый дебил, добровольно в школу пошел.
Я воткнул записку между дверью и косяком, метнулся к лифту и застучал по кнопке вызова. Почти опаздываю.
Почти, говорят, не считается. Правильно говорят. Я еще и в лифте застрял. Не по делу совершенно. У нас лифт сравнительно новый, хоть по виду не скажешь. Когда-нибудь кто-нибудь — да хоть я — этих мастеров прикладной графики найдет и выполнит на их мордах авторскую копию того, что они в лифтах творят. Но постоянная изуродованность на работе лифта не сказывалась. На моей памяти он застревал пару раз, но по уважительным причинам, от перегруза и какой-то мелкой лифтовой болезни, и каждый раз либо после схлопывания дверей, либо непосредственно перед их растопыриванием. А тут глупость какая-то получилась — я в кабину ввалился, ткнул кнопку первого этажа и углубился в морковь, аж треск от стен и потолка отлетает. Кабина хоп, качнулась и открывается. Я выглянул — темно не по-утреннему, через площадку застекленная дверь кухонного вида, и рядом на стене «13» написано. Я, не отвлекаясь от жевки, ткнул в первую кнопку. Двери схлопнулись, пол подо мной упал и мягко вернулся. Язык уберегся чисто случайно. И тут я сказал себе сквозь сплошное морковное крошево в пасти и извилинах: э, алё. Какая застекленная, какие тринадцать? У нас десятиэтажный дом, и входных дверей таких не бывает, от слова «вообще».
Но даже про себя я это договорить не успел: лифт со скрежетом дернулся и застыл — вроде перекосившись. Меня, во всяком случае, на стеночку бросило, аж поперхнулся. И свет погас — ме-едленно так.
Я понажимал кнопки, попинал двери, попытался раздвинуть их и высмотреть что-нибудь в щель. Без толку.
Американским героям удобно — они как застрянут, сразу люк в потолке ш-шить в сторону — и по канатам к крыше. Их бы в наши лифты. Чтобы люк поискали и чистенькую шахту, сверкающую серо-синим. Или до диспетчера попробовали бы доораться. О, кстати.
Я подсветил кнопки папиным телефоном, нашел вызов диспетчера, ткнул и прислушался. Динамик внизу панели помалкивал. Я вдавил клавишу и сказал, не отпуская:
— Здрасьте. Я тут это, застрял. Улица…
В динамике зашуршало. Я кашлянул и повторил:
— Здрасьте. Вы слышите?
Шуршание сменилось свистом, бархатным таким, потом выше и тоньше, аж уши заложило. Я сморщился и сообщил по складам:
— Алло, у вас тут…
Динамик рявкнул басом и будто взорвался. Я отлетел, как от толчка, и грянул лопатками в алюминиевую стенку. Чуть морковку с телефоном не выронил. В ушах ворочались пустые бочки.
— Вы долбанулись, что ли! — заорал я с обидой. — Убить же можно!
— Убить, — отчетливо сказал женский голос.
Вспыхнул свет. Лифт дернулся и скользнул вниз. Остановился на первом этаже и открылся.
Я шагнул к панели, поднес палец к вызову диспетчера, отдернул его, громко сказал: «Дебилы больные, блин» — и побежал в школу.
Машина стояла на месте, целехонькая и почти чистенькая. Я обежал вокруг, заглядывая в стекла, подмигнул мигающему под лобовым стеклом бледному огонечку и вчесал. Добежал без приключений, но явно после звонка. Охранник Фагим разбурчался, но я уже проскочил в гардероб, а оттуда усвистал к доске объявлений уточнять расписание. Оно не изменилось, первым география. Я рванул было на третий этаж, но тормознул и вернулся к стенду. Именно в этот миг у верхнего объявления отлепился краешек, который перегнулся и заслонил текст. Я вытянул руку, — она тряслась, — и расправил листок. Уф. Ничего страшного. Обычная глупость: «Внимание! Уборка классов проводится согласно расписаниям, утвержденным в начале учебного года». А мне показалось, что буквы «у», «б» и «р» набраны крупнее остальных. Или не показалось. Ё-мое, буду я еще объявы про уборку анализировать. Урок идет давно.
