– Не шуми, Андрей Ильич. Поболтают и успокоятся.
– А если нет?
– А если нет – тоже хорошо. Пусть соревнуются. А мы потом возьмем и кого-нибудь в самом деле наградим.
– Ну, знаешь!.. Ты мне этого не говорил, а я не слышал!
7
Юлюкин не говорил, Андрей Ильич не слышал, но другие слышали даже то, что не говорилось, и делали выводы.
Вот пропалывают супруги Савичевы огород, и Савичева задумывается.
– Работаем тут, крючимся, – говорит она, – а никто не видит. Да и тоже мне работа – прополка. А вот дом, например, покрасить или сарай перестроить – это сразу заметно.
– Кому заметно?
– Кому надо!
Тут Савичева увидела Вадика (и, между прочим, с фотоаппаратом) и прикрикнула на мужа:
– Да выпрямься ты, а то тебя не видно! Подумают – спишь где-нибудь пьяный!
– С ума ты сходишь, я смотрю, – сказал Савичев, хоть и выпрямился.
– Не схожу, а говорю по делу. Ты подумай, Андрей, пять тысяч – это же деньги! Оле бы послали!
– Да вранье это все! Я у Шарова Льва Ильича спрашивал, говорит: ничего не знаю.
– Так он тебе и скажет! Они, наверно, сначала решили, а потом сами испугались. Ничего, мы придем и скажем: вот вам дом перекрашенный, вот сарай почти новый, а вот вам от меня на мужа ни одной жалобы как от жены – пусть попробуют отвертятся!
– Ты не выдумывай. Дом не перекрашенный еще.
– Так перекрась! Краска у тебя третий год стоит, к свадьбе Олиной хотел, а она уже и замуж вышла, и уехала.
Савичев вспомнил, что это правда, и сказал:
– Ты, Татьян, на меня не дави. Я и сам собирался.
– Да уж, дождешься от тебя! Как я с тобой живу столько лет, не понимаю!
Эти слова Савичев слышал много раз и обычно даже не реагировал, но в этот раз нашел неожиданный ответ:
– Учти, будешь на меня кричать – вылетим из конкурса.
И многое в Анисовке совершалось в те дни под угрозой вылета из конкурса, которого, как мы помним, вовсе и нет.
Некоторым пришлось очень трудно.
8
Некоторым пришлось очень трудно.
Вот Николай Иванович Микишин, человек положительный, весь день работал и в мастерских, и по дому, устал, сел ужинать и ждет, что нальют для аппетита из заветной фляги, что стоит в сенях. Причем напиток безобидный, чуть крепче кваса, – брага.
А ему не наливают. Всё на столе есть, а заветной кружки нет.
– Мать! В чем дело? – позвал Микишин. – У нас кончилось, что ли?
– Отдохнешь! – жестко сказала ему жена. – Люди вон все за ум взялись, Шура Курина говорит, во весь день никто за водкой не пришел.
– Так я и думал: гонка на выживаемость. Придумали начальнички... Ладно, я же дома, никто не видит. Налей стаканчик.
– Ты забыл, как у нас? Суриков вон через три двора живет, а когда он с похмелья, у нас в саду перегаром пахнет! Всё рядом, все на виду!
– Я что, алкоголик, что ли? – обиделся Микишин. – Саша! Александра!
– Коль, мне не жалко, но такущие деньги из-за стакана терять, ты подумай! Ты выпьешь, а за окном кто-нибудь подглядывает!
– Вот жизнь! Прямо партизанское подполье какое-то...
Микишин вышел из дома, обошел всё вокруг, проверяя, нет ли кого. Закрыл все ставни. Вернулся, сел опять за стол.
– Ну вот, теперь как в бункере! Саш, не томи душу!
Микишина пожала плечами, пошла в сени, отомкнула флягу, которую запирала собственным замочком, зачерпнула кружку, принесла. Микишин кашлянул, приготовился выпить, но тут послышался голос дочки Кати:
– А я вот возьму и всё скажу!
– Катерина, ты что? – возмутился Микишин. – Родного отца врагам сдать хочешь? Павлик Морозов в юбке!
– Юбки у меня как раз нету! То есть старые все! И джинсы с вышивкой обещали!
– Куплю.
– Когда?
– Завтра.
– Вот завтра и выпьешь!
Микишин плюнул с досадой. Отставил кружку. Принялся без аппетита хлебать суп.
Голод потому что не тетка. Проницательные и умные (в меру житейского плоскоумия) люди давно поняли: любовь и голод правят миром.
Кстати, о любви.
9
Кстати, о любви: на дворе уже ночь, а Мурзин опять не спит, ворочается. Ворчит:
– Синицына-то права, Вера, мы фактически с тобой не живем.
– И что теперь?
– Не слышала, что ли? Конкурс объявили на правильную жизнь.
Помолчав, Вера сказала:
– Брешут.
– Будто бы пять тысяч победитель получит... А какая это правильная жизнь, если муж с женой вместе не спят?
– Прямо уж так и пять тысяч!
– Я тебе говорю. Ты меня знаешь: я на дешевые приманки не покупаюсь.
Вера опять помолчала и сказала с горечью:
– Я, Саша, перестала тебе верить. Если бы ты бумагу написал, что не имеешь ко мне претензий в смысле раздела имущества.
– Какая ты всё-таки... Будто тебе не надо... Кстати, а как мы докажем? Вадика, что ль, с фотоаппаратом приглашать?
– Счастливую женщину, Саша, по глазам видно.
– Так что ж мы!..
Мурзин мигом вскочил и направился к Вере.
– Но бумагу всё-таки напиши! – послышался непреклонный голос в темноте.
– Вот, ё!.. – Мурзин бросился к комоду искать ручку и бумагу. – Когда надо, сроду нет!
Но все-таки нашел, торопливо написал.
– Читать будешь?
– На слово поверю.
И мир воцарился в доме.
10
Мир воцарился не только в доме Мурзиных, но и во всей Анисовке.
Вот Суриков и Клюев у ворот винзавода любезными жестами предлагают друг другу проехать.
Вот Куропатов, привезя запасную бочку бензина, ловко грузит ящики и возит на склад.
В каждом дворе Анисовки люди энергично шевелятся. И в садах. И на полях.
Старик Ваучер и тот взялся за лопату: засыпал колдобину на проезжей части. А тут как раз очень удачно проходил Вадик с фотоаппаратом.
– Эй, юный химик! – позвал Ваучер. – Иди сюда. Вадик подошел.
– Сыми меня. Сколько себя помню, всегда тут канава была, все машины вязли, никому дела не было. А я засыпал. Между прочим, дело общественное.
– А тебе будто и не надо?
– Мне-то зачем? Машины у меня нет, а пешком я и так переберусь. Давай, зафиксируй.
