Синицына обрадовалась возможности угодить хорошему человеку:
– А ведь есть! Сейчас принесу!
И вышла из комнаты. А Корытников повел себя странно для музейного работника. Он кинулся к комоду, открыл один ящик, другой. Увидел серебряную рюмку, окаймленную позолотой, лежащую среди всякой ерунды, схватил, осмотрел, воскликнул тихо:
– Есть! – и вернулся на место.
А Синицына внесла старый патефон. Поставила на табурет, вытерла пыль.
– Вот. И пластинки к нему имеются. Только он не работает. Он и тогда не работал, а сейчас тем более.
– Великолепная вещь! Великолепная! – восхитился Корытников. – Жаль, у нас таких несколько. А нет ли мелочи какой-нибудь?.. Ну, посуда какая-нибудь, например? Какие-нибудь рюмочки металлические?..
– Есть одна! Точно! Как раз металлическая! – Зоя Павловна достала из комода рюмку. – Я и не пью из нее, лежит себе и лежит.
Корытников взял ее, повертел:
– Надо же, совпадение какое... Нет, к сожалению, сама по себе она почти ничего не стоит. Такие рюмки в наборе выпускались. Две рюмочки – и графинчик, тоже металлический. Это что-то вроде мельхиора. У нас как раз графинчик и одна рюмочка есть! Вот бы вторую! Люди будут смотреть и радоваться!
Синицына замялась:
– Нет, извините, пожалуйста, я вам отдать ее не могу.
– Кто говорит – отдать? Продать! На благо людей! Я ведь официальный представитель музея, имею право заплатить. Она без дела у вас лежит годами, ведь правда?
– Это так. Но все-таки память.
– Только для вас. А будет – для всех. Рублей пятьдесят я вполне могу!
– Не знаю... – стеснялась Синицына.
– Даже сто. Сто рублей не такие уж плохие деньги!
Тут Синицына вспомнила про свое положение и сказала:
– Я вообще-то не бедствую...
– Понятно, сыновья помогают. Замечательные люди, замечательные! А знаете что? Давайте обменяемся? – Корытников достал из портфеля кассету. – Этот фильм не видели?
– Нет. – Синицына посмотрела на коробку. – Ой, а актера этого я знаю! Он мне нравится. Такой, это самое... Как оно называется... Секс-символ!
Если бы Корытников впервые был в современной деревне, он бы удивился. Но он много уже поездил, много видел и слышал – и не удивлялся ничему.
– Именно, Зоя Павловна! Весьма эротичный мужчина! Ну? Меняемся?
Зоя Павловна махнула рукой и рассмеялась:
– Меняемся!
– Отлично! – Корытников вручил Синицыной кассету, сунул в портфель рюмку и вдруг стал очень серьезным.
– Зоя Павловна! А теперь – важный разговор!
– Слушаю, – тут же преисполнилась Зоя Павловна.
– Понимаете, музею ведь государство денег не выделяет. Я на собственные средства все делаю. И если узнают, могут даже наказать. Выговор объявят.
– Вот люди! Человек доброе дело делает, а ему выговор! – огорчилась Зоя Павловна.
– О том и речь! – с обидой борца за правду сказал Корытников. – Поэтому просьба: никому не говорить.
– Никому не скажу. Зачем подводить такого хорошего человека?!
– Да какой я хороший! – самоуничижительно ответил Корытников. – Просто, извините, энтузиаст своего дела...
Любезнейшим образом распрощавшись с Синицыной, Корытников вышел. На ходу листая тетрадь, он рассуждал:
– Так, к кому теперь... Теперь, пожалуй, к Кублаковой...
6
И Корытников поехал к Кублаковой.
Любовь Юрьевна колола дрова, высоко, по-мужски, замахиваясь.
– Бог в помощь, Любовь Юрьевна! – пожелал Корытников, входя во двор. Он сменил очки: теперь были стильные, в легкой позолоченной оправе, томно и таинственно затененные; вид их был призван расположить к доверию сердце одинокой женщины. – Не помочь? – спросил он.
Люба не ответила, а закричала в сторону дома:
– Наталья! Не стыдно тебе? Мать вкалывает, а ты, дура здоровая, лежишь!
– Во-первых, не дура. А во-вторых, ты про дрова не говорила ничего.
– А тебе хоть говори, хоть не говори...
Корытников увидел, что на крыльце дома расположились две девушки. Одна, которая отвечала, была, видимо, дочь хозяйки. А вторая, небесной красоты, неизвестно кто.
Корытников даже на минуту забыл о деле, чего с ним практически никогда не случалось.
– Вы чего хотели-то? – спросила Люба.
– Я? Ах, да.... Понимаете... Суть в следующем...
И деликатно взяв Любовь Юрьевну под локоть, Корытников повел ее к дому, на ходу представившись и объяснив суть.
– Вообще-то был уже от вас представитель, от музея. Года три назад, – сказала Люба.
– Кто? Не Васильев?
– Я не помню. Тоже иконами интересовался.
– Продали ему что-нибудь? – встревожился Корытников.
– Еще чего! Валентин его и на порог не пустил.
Корытников одобрил:
– И правильно! Самозванец он, а не представитель музея!
– Правда? А вид приличный, как вот у вас... Нет, не продали ничего. Но тогда другая ситуация была. И денежки водились, и все-таки муж... Иконы есть старые и книга какая-то. Только продавать все-таки... Нехорошо как-то...
– А я и не прошу продавать. Я только – посмотреть.
– Это можно.
Они прошли в дом, и Люба первым делом показала книгу. Это была старообрядческая Библия, тут же опознал ее Корытников, печатная, но с рукописными пометками.
Он листал ее и сокрушался:
– Плохо! Плохо!
– Что плохо-то?
– Как что? Лежит она, никто не читает и даже не видит. А в музее она будет людей радовать!
Люба эти слова расценила вполне практично:
– Все-таки купить хотите?
Корытников достал из портфеля квитанцию:
– Все официально, как видите. Я уполномочен предложить пятьсот рублей.
– Что?! Полторы тысячи, не меньше!
– Любовь Юрьевна, вы меня с кем-то путаете! – вскричал Корытников. – Я не оптовый покупатель! Я научный сотрудник! Восемьсот максимум!
– Тысяча. Или разговора не будет! – Люба взялась за книгу.
Корытников схватил ее и прижал к сердцу:
– Хорошо, согласен!
Он отсчитал деньги и попросил:
– Вот тут распишитесь, пожалуйста. Мне для отчета.
Люба расписалась, а Корытников стоял над нею, говоря:
– И вот что, Любовь Юрьевна. Я-то вам даю деньги официально, но вы их берете как бы неофициально. Потому что если официально, то налог на предметы истории – семьдесят процентов.
