Однако Гитлер не пожелал входить во все эти дебри и отослал Тодта.
В самом деле, разве он не министр вооружений и боеприпасов, разве он, как и все они, не находится на своем боевом посту?! Вот пусть и делает все то, что от него требуется, и не создает истерии относительно того, что его, Гитлера, армии чего-то не хватит. Совсем скоро немецкие войска выйдут к Волге, сказал он, а оттуда разрушить советские заводы на Урале можно будет даже действиями фронтовых бомбардировщиков. Новые крупповские орудия для танков уже заказаны, и если об этом знает он, Гитлер, то, конечно же, об этом должен быть осведомлен и он как министр. И если это так, то вовсе незачем лишний раз напоминать о своей значимости и беспокоить его, фюрера, по пустякам, к тому же что толку волноваться за 1943 год, когда все решится уже в 42-м?! В итоге расстались они более чем холодно, и это при том, что всего лишь за неделю до этого сам Гитлер утверждал, что «экономика – это та же война!».
Наконец последним посетителем Гитлера в Бергхове стал рейхсфюрер СС Гиммлер, доложивший своему фюреру о том, в каком состоянии находится решение еврейского вопроса. Гитлер посчитал, что процесс этот надо ускорить, для чего следовало подготовить новые подразделения СС из местного населения и военнопленных, чтобы все злодеяния творить их руками, а не руками немецких солдат. Он также приказал ему заняться созданием новых опергрупп для действий в Северной Африке и в Палестине, с тем чтобы немедленно приступить к соответствующим операциям непосредственно на местах, как только они окажутся у немцев в руках.
Было очевидно, что не было никакого смысла в транспортировке евреев в Европу: все средства для их уничтожения должны были создаваться там, куда бы ни пришел немецкий солдат. Наконец, требовалось так или иначе решить проблему «Восточных легионов» и лиц славянской национальности, перешедших на сторону Германии. Зима, которая никак не могла длиться вечно, подходила к концу, и вермахту требовалось как можно больше сил для самого решительного и последнего удара по большевикам.
* * *
Надо сказать, что, когда нападение на Советский Союз еще только планировалось, а план «Барбаросса» находился в стадии разработки, германское командование на совещаниях самого высокого уровня постоянно подчеркивало, что эта война будет конфликтом совершенно особого рода, где немецким солдатам будут противостоять отнюдь не равные им бойцы и командиры, а фанатичные и расово неполноценные враги, воодушевленные «жидо-большевистской» идеологией, да к тому же еще и в большинстве своем абсолютно дикие и некультурные. Поэтому принципиально важной задачей армии становилось тотальное уничтожение всех тех, кто был заражен этой идеологией либо оказывал сопротивление германским войскам. В результате отношение к тем же пленным и местному населению было таковым, что и те и другие воспринимались как досадная обуза и в любой момент могли быть подвергнуты уничтожению путем самого настоящего и беспринципного террора. Попавшего в плен красноармейца могли убить в первые минуты, часы и дни плена. Немцы активно разыскивали и уничтожали комиссаров, евреев, цыган и даже лиц с «азиатской внешностью», а на этапах транспортировки военнопленных без всякой жалости пристреливали ослабленных и отстающих.
Уже в октябре 1941 года смертность среди советских пленных достигла практически трех процентов в день, однако нормы питания для них при этом урезали еще больше. В результате к апрелю 1942 года только на территории Германии от голода и болезней умерло 47 % находившихся там советских военнопленных, т. е. более 200 тысяч человек! Случалось, что вплоть до весны 42-го немцы освобождали военнопленных из лагерей, но это в основном были украинцы, которые должны были возвратиться в свои дома, чтобы затем работать на благо Великой Германии.
Таким образом, самой распространенной возможностью вырваться из плена был переход на сторону немцев – т. е. предательство и служба в немецких войсках или в полиции. Поскольку подобное использование военнопленных запрещалось Гаагской и Женевской конвенциями, немецкое командование записывало всех этих людей в «добровольцы», которым оно, в свою очередь, лишь только «помогало» бороться против большевизма, а отнюдь не ставило их перед столь страшным выбором силой обстоятельств!
В то же время большая часть «восточных формирований», собственно, вооруженной силой никогда и не являлась, а направлялась на фронт в качестве дешевой и полурабской рабочей силы. Тем, кому немцы доверяли почему-то больше, давали оружие, правда в основном трофейное и с небольшим количеством боеприпасов. Их посылали служить в полицию, на борьбу против партизан и в отряды СС. Делалось это, между прочим, вынужденно, так как еще 16 июля 1941 года на совещании высшего германского руководства Гитлер заявил: «Железным правилом должно стать и оставаться: никому не должно быть позволено носить оружие, кроме немцев! И это особенно важно, даже если вначале может показаться легким привлечение каких-либо чужих, подчиненных народов к военной помощи – все это неверно! Когда-нибудь оно обязательно, неизбежно будет повернуто против нас. Только немцу позволено носить оружие, а не славянину, не чеху, не казаку или украинцу!»
Тем не менее именно зимой 1942 года под знамена вермахта встали десятки тысяч самых различных представителей народов СССР, из которых в спешном порядке было начато формирование так называемых «Восточных легионов». В то же самое время это отнюдь не были легионы из славян! Патологическое недоверие Гитлера к русским и славянам вообще сразу же привело к тому, что пальму первенства в своем коллаборационизме получили тюркские и мусульманские народы Поволжья, Средней Азии и Кавказа.
Первым реальным шагом на пути формирования военных соединений из военнопленных представителей народов СССР в первые месяцы войны стало стихийное появление подразделений, так называемых «хиви» (от немецкого Hilfswillige – «желающие помочь»), которые использовались на различных вспомогательных работах: в роли переводчиков, конюхов, подносчиков снарядов, помощников на кухне, ремесленников, возниц и т. п. По данным германских военных инспекторов, количество «хиви» на Восточном фронте было весьма значительным, достигая в некоторых частях до 10–15 % их состава.
В конце августа 1941 года в лагерях для военнопленных начали работать специальные комиссии Министерства по делам оккупированных восточных территорий (Восточного министерства), которые занимались отделением тюркских военнопленных от других (под тюркскими, при всей запутанности их идентификации, понимались все народы Поволжья, Средней Азии, Кавказа, в том числе, как это ни странно, таджики, армяне, грузины и разные другие малочисленные народности Северного Кавказа). Было создано от 25 до 30 таких комиссий общей численностью от 500 до 600 человек (в основном состоявшие из немцев и многократно проверенных представителей довоенной эмиграции).
14 октября появился официальный приказ ОКВ об отделении тюркских военнопленных и размещении их в специальных сборных лагерях, создававшихся тогда на оккупированных территориях Польши, Прибалтики, Белоруссии и Украины. Такие «отделенные» продолжали считаться по своему статусу военнопленными, положение их в принципе менялось мало, но в значительной степени усиливалась их пропагандистская обработка.
