«Мама. Папа, — думает он. — Ничего, они переживут. У них есть их вера. Они думают, что мы встретимся опять — там, на небесах».
«Я люблю вас», — думает он, пока острый осколок делает на коже первый надрез.
Он надеется, что Линнея поймет: это был не его выбор. Все остальные скажут, что он покончил жизнь самоубийством, ну и пусть говорят. Лишь бы она ему верила.
Он режет глубоко и решительно. Не так, как раньше.
Скоро все закончится, Элиас. Еще чуть-чуть — и все. Так будет лучше. Ты достаточно настрадался.
Кровь толчками льется из его руки. Он видит это, но не чувствует ничего, только перед глазами танцуют черные точки. Они танцуют, расплываются, сливаются друг с другом, и скоро весь мир станет черным. Последний звук, который он слышит, это шаги в коридоре. Тот, что там, снаружи, теперь не крадется и не прячется. В этом уже нет необходимости.
Элиас пытается думать о Линнее. Когда он был маленький, он надеялся, что кошмар не приснится, если ему, засыпая, удастся думать о хорошем.
Прости меня.
Он не знает, кто произнес эти слова — голос или он сам.
И тут пришла боль.
2
Она приходит в себя и обнаруживает, что лежит, скорчившись, в том же углу, куда они бросили ее.
В подвале кромешная темнота. Все тело ноет.
Она садится, поджимает под себя ноги и обхватывает колени руками. Правое ухо ничего не слышит, глаз болит, затек гноем и запекшейся кровью.
Снаружи эхом раздаются шаги, открывается тяжелая дверь. Подвал освещается светом факела, она видит свои израненные, скованные толстой цепью ноги и отводит глаза. Повинуясь взгляду того, кто держит факел, двое стражников поднимают ее с пола и связывают за спиной руки. Рукам больно, но она старается не подавать виду.
Человек с факелом приближается к ней, ухмыляясь. У него нет зубов, изо рта пахнет гнилым мясом. Жар пламени обжигает ей кожу, когда он приближает факел к ее лицу.
— Сегодня ты умрешь, сука, — говорит он, касаясь свободной рукой ее лица и опускаясь ниже, к груди.
Ненависть придает ей сил.
— Будь ты проклят! — шипит она. — Пусть твой член сгниет и отсохнет! Мой господин Сатана заберет тебя со смертного ложа, и демоны будут мучить тебя бесконечно.
Человек отдергивает руку, будто обжегшись.
— Спаси и сохрани, — бормочет один из стражников.
Их ужас доставляет ей удовольствие.
Кто-то натягивает ей на голову мешок, и ее тащат по лабиринтам коридоров. Ворота на скрипучих петлях открываются.
Ее выводят на улицу. Свежий запах утра и росы. Она готовится услышать крики разъяренной толпы, но слышит только щебет птиц. Красный рассвет проглядывает сквозь рыхлую ткань мешка. На южной стороне кукует кукушка. Кукушка на юге — к смерти.
Ею овладевает звериная жажда жизни. Она должна бежать. Немедленно.
Она бежит вслепую. Железные оковы бьются о щиколотки. Никто не останавливает ее — все знают, что это не требуется. Ей не убежать далеко, и вскоре она бессильно падает на влажную землю. Охранники смеются и что-то кричат.
— Во как торопится! Видно, Сатана ее заждался, — слышит она беззубого.
Чьи-то сильные руки берут ее под мышки, хватают за ноги, раскачивают и бросают. Через мгновение свободного полета она приземляется на что-то твердое. Перехватывает дыхание. Фыркает лошадь, мир начинает слегка покачиваться. Судя по всему, она лежит в какой-то повозке.
— Есть тут кто? — шепчет она.
Никто не отвечает.
«Ну и ладно, — думает она. — Перед лицом смерти мы все одиноки».
Мину просыпается оттого, что дрожит. Она замерзла, будто спала с открытым окном всю ночь. Ей тяжело дышать, кажется, что-то большое и тяжелое лежит на ее груди.
Она натягивает одеяло до подбородка и поджимает под себя ноги. Ей и раньше снились кошмары, но никогда не бывало так плохо, как сейчас. Никогда она не испытывала такого облегчения от вида своей, хорошо знакомой комнаты с обоями в желто-белую полоску.
Спустя некоторое время дышать становится легче, ноги и руки согреваются.
Она бросает взгляд на мобильник. Скоро семь. Пора вставать.
Мину встает с постели и открывает гардероб. Как бы ей хотелось, чтобы у нее был собственный, легко узнаваемый стиль вместо всех этих безликих джинсов, маек и кофт на каждый день. Она снимает с вешалки голубой свитер, и ей становится противно. Почему она такая бесцветная? Даже прически никогда не меняла. Вообще никогда. Интересно, что сказали бы ребята, появись она в один прекрасный день в чем-то необычном? Школьные неформалы, стилем которых она втайне восхищается, наверно, просто подумали бы, что она им подражает.
К тому же она терпеть не может покупать одежду, чувствует себя в модном бутике, как неграмотный в книжном магазине. Глядя на других, она понимает, что плохо, а что хорошо, идет одежда человеку или нет, а когда сама листает каталог или заходит в магазин, то всегда выбирает одно и то же. Черное. Темно-синее. Длинные свитера. Классические джинсы. Не очень глубокие вырезы. Никаких принтов. Одежда — это язык, который она понимает, но сама на нем не говорит.
Мину берет одежду и выходит в коридор. Дверь в спальню родителей закрыта, в ванной комнате на раковине лежит мокрая папина бритва. Наверное, уже ушел на работу, думает Мину. Мамино полотенце влажное, она, наверное, тоже встала, хотя у нее сегодня выходной.
Мину кладет одежду на стул, залезает в ванную, задергивает занавеску. Принюхивается. И чувствует запах дыма, идущий от ее длинных черных волос.
Ей приходится дважды намыливать голову шампунем, прежде чем этот необъяснимый запах вымывается из волос. Затем она накручивает на голову тюрбан из полотенца и чистит зубы. Ее взгляд останавливается на старой карте Энгельсфорса, висящей в рамке рядом с зеркалом. В прошлом году она надеялась, что родители отправят ее к тете Бахар в Стокгольм — учиться в гимназии. Ненавистная карта Энгельсфорса каждое утро напоминает ей о том, что переезд не состоялся и она все еще торчит в этой дыре.
Энгельсфорс. Красивое название, никудышный городишко. Глухомань, затерянная среди дремучих лесов, в которых то и дело без вести пропадают люди. 13 000 жителей, 11,8 процента безработных. Завод закрыли двадцать пять лет назад. В центре города пустуют помещения, выживают только пиццерии.
Главная дорога и железнодорожные пути делят город на две части. В восточной части находится озеро Дамшён, заправки, мастерские, закрытый завод и наводящие тоску многоквартирные дома. На западе расположен центр города, церковь, дом священника, таунхаусы, старое, давно заброшенное поместье и «виллы», стоящие на берегу идиллического канала.
Именно в этой части города, в светло-сером двухэтажном коттедже живет семья Фальк Карими. На стенах их дома — дорогие обои, практически вся мебель доставлена из дизайнерских бутиков Стокгольма.
