Мама сидит у кухонного стола, когда Мину спускается вниз. Утренние газеты, которые обычно просматривает папа, лежат на столе аккуратной стопкой. Мама читает медицинский журнал, а перед ней стоит ее обычный завтрак — чашка дымящегося черного кофе.
Мину наливает в пиалу клубничного йогурта и садится напротив.
— И это весь твой завтрак? — спрашивает мама.
— Кто бы говорил, — отвечает Мину, но мама только улыбается в ответ.
— Йогурт, каша, бутерброд, йогурт, каша, бутерброд. Не надоело?
— А кофе пить не надоело?
— Когда-нибудь ты меня поймешь, — улыбается мама. И вдруг становится серьезной. — Ты плохо спала?
— Я видела ночью кошмар, — отвечает Мину.
Она рассказывает о своем сне и о том, как чувствовала себя, когда проснулась. Мама протягивает руку и щупает ее лоб. Мину отстраняется.
— Я не больна. Меня не знобило, температуры нет.
Мину знает, как быстро мама входит в роль врача. Ее голос становится другим: серьезным, профессиональным. Мимика и жесты делаются чужими. Такое случалось, даже когда Мину была маленькая. Папа ухаживал за ней, баловал конфетами и покупал комиксы, когда она болела. Мама вела себя как врач, ведущий прием пациентов.
Тогда это огорчало Мину. Повзрослев, она поняла, что все дело в защитной реакции — мама выходила из роли мамы и играла роль профессионала. Наверно, боялась, что родительское беспокойство, усиленное ее медицинскими знаниями, может выйти из-под контроля, стать неуправляемым.
— У тебя повышался пульс?
— Да. Но потом все прошло.
— Было тяжело дышать?
Мину кивает.
— Возможно, это был приступ панического страха.
— У меня не было никакого приступа панического страха.
— В этом нет ничего странного, Мину. Ты только что поступила в гимназию, в твоей жизни произошли серьезные изменения.
— Это не приступ панического страха. Это было связано с моим сном.
Звучит, конечно, странно, но ведь так оно и есть.
— Подавлять чувства опасно для здоровья, — говорит мама. — Рано или поздно они вырываются наружу. И чем глубже ты их пыталась загнать, тем сильнее будет выплеск.
— Ты переквалифицировалась из хирургов в психологи? — иронизирует Мину.
— Между прочим, когда-то я даже думала стать психиатром, — обиженно отвечает мать. Потом ее взгляд смягчается. — Я знаю, что подаю тебе не самый хороший пример.
— Перестань, мам!
— Нет, не перестану. Я всегда была типичной отличницей. И не хочу проецировать это на тебя.
— А ты и не проецируешь, — бормочет Мину.
— Скажи, если этот кошмар повторится. Обещаешь?
Мину кивает. Пусть мама иногда бывает чересчур назойливой, но Мину приятно, что мать за нее беспокоится. И что они, как правило, хорошо понимают друг друга.
О господи, какая тоска, думает Мину и глотает последнюю ложку йогурта. Мой лучший друг — моя мама.
* * *
Ванесса просыпается от запаха гари, который щекочет нос.
Она сбрасывает одеяло, подбегает к двери и распахивает ее.
В гостиной все тихо. Языки огня не лижут занавески. Из кухни не вырывается черное ядовитое облако дыма. На журнальном столике лежит коробка от пиццы и стоит несколько пивных бутылок. Овчарка Фрассе нежится в лучах солнца. Мама, Никке и младший брат Ванессы Мелвин уже сидят на кухне и завтракают. Обычное утро в доме 17 А — улица Тёрнрусвэген, пятый этаж, первая дверь направо от лифта.
Ванесса трясет головой и понимает: запах исходит от нее самой. Гарью пахнут ее волосы. Как в тот день, когда она, маленькая, ходила на Ульсоновский холм, смотреть, как разжигают костры в честь прихода весны.
Она проходит через гостиную в кухню, где Мелвин играет, как будто две ложки танцуют друг с другом на столе. Иногда он бывает ужасно милый. Даже не верится, что он на пятьдесят процентов состоит из генов Никке.
Ванесса бросает ночную рубашку на пол в ванной и включает душ. Труба кашляет и выплевывает струю ледяной воды. С тех пор как Никке собственноручно заменил несколько труб и установил новый смеситель, душ ведет себя совершенно непредсказуемо. Мама пыталась протестовать, но все, как обычно, кончилось тем, что Никке сделал по-своему.
Каким-то чудом Ванессе удалось установить нормальную температуру. Она вымыла голову маминым шампунем, который сладко пах чем-то похожим на кокос. Но мистический запах гари не смывался. Ванесса плеснула на волосы еще пригоршню шампуня и вымыла голову второй раз.
Завернувшись в банный халат, она вернулась в свою комнату и включила радио. На фоне истеричных рекламных голосов все, происходящее в ее жизни, показалось ей более или менее нормальным. Ванесса подняла жалюзи и улыбнулась. Сегодня можно одеться полегче. Скорее на улицу, к солнцу.
— А ну сделай радио потише! — заорал из кухни Никке «полицейским» голосом.
Ванесса притворилась, что не слышит.
«Я не виновата, что у тебя похмелье», — думает она, проводя роликом дезодоранта под мышками.
Она одевается, берет косметичку и идет к большому зеркалу, стоящему возле стены.
В зеркале ее нет.
Ванесса пристально вглядывается в пустое зеркало. Поднимает руку перед собой — ну вот же она, ее рука. Снова смотрит в зеркало — там ничего нет.
Спустя минуту Ванесса понимает, что еще спит.
Она улыбается. Если знаешь, что спишь, то можно попытаться управлять своим сном.
Отложив косметичку, она идет на кухню.
— Привет, — говорит она.
Никто не отвечает. Она действительно невидима. Никке полуспит, облокотившись на руку. От него пахнет вчерашним пивом. Мама с усталым видом жует бутерброд с ветчиной, листая каталог какого-то ювелирного магазина. Только Мелвин оборачивается, как будто что-то услышал, но он определенно не видит ее.
Ванесса встает рядом с Никке.
— Что, похмелье, да? — шепчет она ему на ухо.
Никакой реакции. Ванесса хихикает. Ей стало очень весело.
— Знаешь, как я тебя ненавижу? — говорит она Никке. — Ты дурак и лузер, хоть сам об этом даже не подозреваешь. Знаешь, что в тебе самое противное? То, что ты считаешь себя таким крутым.
Вдруг ее ладони касается что-то мокрое и шершавое. Ванесса опускает глаза и видит Фрассе, который лижет ей руку.
— Что Флассе делает? — спрашивает Мелвин своим тонким голоском.
Мама смотрит на пса.
— А бог его знает, — говорит она. — Может, мух ловит или еще что.
— Щас я приду и выкину твое долбаное радио! — кричит Никке в сторону комнаты Ванессы.
