Шум перебранки в сарае усиливается. Я с любопытством приближаюсь и прислушиваюсь — можно различить некоторые слова и даже наиболее громкие отдельные фразы. Краем глаза отмечаю, что Лейла тоже подтянулась поближе, хотя делает вид, что происходящее в сарае ее совершенно не интересует.
Из того, что мне удается разобрать, можно сделать вывод, что Беслан настойчиво требует у отца прекращения его снохаческой деятельности. В качестве аргумента, подтверждающего его правоту, сын приводит два неоспоримых факта: Султан спит с Айгуль уже две недели — этого вполне достаточно, чтобы в организме молодой женщины завязалась новая жизнь. И потом — со вчерашнего дня у Айгуль начались месячные — муж прекрасно знает характерные особенности физиологии своей супруги… В общем, услуги производителя более не требуются — побаловались, и хватит.
Султан в ответ зло насмехается над сыном: ты, молокосос, пять лет живешь с женой и не знаешь, что при беременности месячных не бывает. Значит, что? Работать надо! Процесс необходимо продолжать до тех пор, пока не появится ощутимый результат. Радоваться должен, неблагодарная скотина, что папка пашет за тебя в поте лица, упирается ночами в нечеловеческих потугах — а все ради того, чтобы род не захирел. И потом — при чем здесь месячные? Женщина, она, сынок, как пластинка: попользовался с одной стороны, перевернул, когда надоело, — пользуйся с другой. Ты что — не в курсе? Действительно, молокосос…
Мне кажется, молодящийся снохач зря пошутил насчет пластинки. Тем, кто жил в селе, не надо объяснять, что значит вдвоем умертвить и разделать сотню баранов, а кто не в курсе, сообщу кратко: это адский труд, требующий колоссальных затрат как в физическом, так и в моральном плане. Папашка сам страшно утомился и в связи с этим не учел состояние отпрыска, смертельно уставшего от многочасовой работы, а потому утратившего обычное чувство благоговейного трепета перед главой рода. Инсинуации Султана внезапно прерывает странный звук из разряда тех, что мне частенько доводилось слышать во времена своей прежней деятельности: какое-то нечеловеческое рычание, затем — хххек! Чмок! — так получается, когда кто-то сильно бьет противника чем-то острым по голове и при этом делает резкий выдох. Затем раздается сдавленное мычание и всхлипы…
— А-ха! — я замираю, обратившись вслух. Какая-то часть сознания подсказывает, что попа моя сегодня может тихо порадоваться — пороть ее наверняка не будут. Другая часть сознания машинально отмечает: тот, кто только что нанес в сарае удар, явно не специалист. Если бы такую штуку отмочил я или кто-то из моей команды, мычания наверняка бы уже никто не услышал.
Из сарая медленно выплывает Беслан: остекленевшие безумные глаза, в руках здоровенный скребок для обработки шкур… Постояв несколько секунд, он вдруг замечает, что мы с Лейлой уставились на него, и бросает скребок на землю. Затем, закрыв лицо окровавленными руками и шатаясь как пьяный, бредет мимо меня куда-то за дом — при этом он бессвязно что-то бормочет, словно по мановению руки опытного гипнотизера внезапно впал в транс.
Честно говоря, я пребываю в растерянности. Нет, я всякого повидал: и боевых братьев терял неоднократно, и сам смотрел в лицо смерти, и не падал в обморок, когда убитый мною враг умирал на моих глазах… Но чтобы в чеченской семье сын поднял руку на отца — это уж извините! Я настолько хорошо изучил нравы и обычаи этого народа, что вот так вот с ходу, навскидку, что называется, не могу поверить и осознать, что присутствую при свершении столь чудовищного факта…
— Лилька… Лилька! — тихо зову я. Лейла завороженно смотрит за дом, куда только что утопал Беслан, и не сразу реагирует на оклик.
— Сходи, посмотри… — дождавшись, когда девчонка обернется ко мне, я тыкаю пальцем на распахнутые двери сарая. — Посмотри, может, он еще… ну, может, помощь нужна. Или сбегай в дом — мать позови.
Лейла, покосившись на меня, замирает в нерешительности, затем начинает медленно приближаться к сараю, держа зачем-то карабин на изготовку — будто из дверей на нее вот-вот бросится враг.
В дверном проеме неожиданно возникает Султан. Лицо его в ужасном состоянии: огромная рубленая рана развалила надвое левую щеку, разбороздила бровь и протянулась через весь лоб до линии волосяного покрова. Что с левым глазом, не видно: сгустки крови превратили половину лица моего хозяина в жуткое подобие свежего мясного фарша. Левая рука повисла, как плеть, рукав набух кровью, которая тонкой струйкой капает на землю. По всей видимости, в последний момент он успел подставить руку, заслоняясь от тяжелого скребка, что, однако, лишь чуть смягчило страшный удар.
Лейла машинально отскакивает в сторону и застывает на месте как вкопанная. Султан сползает по косяку на пол и хрипит:
— И-и-и-ди сюда… дочка…
Лейла приближается — лицо ее помертвело и потеряло подвижность, как у зомби: девчонка вот-вот упадет в обморок.
Я инстинктивно подаюсь вперед, чтобы помочь, но при первом же шаге на моих ногах ощутимо бряцают цепи — вовремя вспоминаю, что я здесь не более чем мебель, недочеловек я.
Как только карабин оказывается в зоне досягаемости здоровой руки. Султан отбирает его у дочери и надрывно хрипит:
— Бра-а-та… Брата позови…
Лейла в нерешительности топчется на месте. Губы ее дрожат, в глазах застыли слезы — в обморок она падать не будет, нельзя сейчас в обморок: отец задал страшную шараду, которую ей предстоит решить единолично, не обращаясь к мнению авторитетов. Чеченские женщины с ранних лет понимают толк в ранах: суровая жизнь горцев полна опасностей и непредвиденных ситуаций, любая из которых может обернуться смертью или увечьем. Лейла прекрасно осознает, что отец доживает последние минуты. Вернее будет сказать, что он уже практически мертв: на этом свете его удерживает лишь всепоглощающее желание довести до конца последнее в жизни дело. Что это за дело, Лейла прекрасно понимает — мой бессменный часовой вообще отличается незаурядной смекалкой и недетской мудростью…
Поэтому девчонка и топчется на месте в нерешительности. Беслан, конечно, сволочь и скотина, каких свет не видывал, но… она его любит. Жалко брата. С другой стороны, ослушаться отца — тяжкий грех, особенно в такой ситуации. Однако отец быстро угасает — он уже не в состоянии крикнуть в полный голос, заставить мгновенно повиноваться одним лишь своим присутствием. Еще немного, и он умрет…
— Ну же… До-о-очка… — тихо стонет Султан. — Брата… Брата позови!
Лейла принимает компромиссное решение. Развернувшись, она медленно идет за дом — голову втянула в плечи, не оглядывается. Я догадываюсь, что собирается сделать хитрая девчонка. Беслан сейчас пребывает в прострации. То, что он совершил, могло сделать только какое-то сказочное чудовище из кошмарного сна, по мусульманским понятиям. За два месяца я от нечего делать основательно изучил психотип каждого обитателя усадьбы и могу с уверенностью предположить, что парень в данный момент сидит где-нибудь в дальнем уголке двора и бездумно пялится на свои окровавленные руки. Охранные рефлексы на нуле, сознание свернулось в клубочек, короче — психофизиологический ступор, нормальная реакция человека на ненормальное деяние рук своих. Скажи сейчас сестра: «Иди — отец зовет!» — и побежит ведь как миленький, ни капли не сомневаясь в достоверности полученной информации. Потому что это прочно вошло в привычку и застряло на уровне подсознания: двадцать восемь лет отец звал его — от ползунковых времен «иди к батьке, Бесланчик, иди мой джигит! Да ножками, ножками, не ползи — ты уже большенький, не надо ползать…» и до настоящего времени, — и он бежал на зов, бросая все дела, не сомневаясь, что надо бежать…
