Далее: полковник был уверен, что Элен удрала из города. Я описал ее психологический портрет, упомянув и про пресловутую шпиономанию. — Это и натолкнуло Шведова на мысль, что моя пассия вполне могла наблюдать сцену пленения вашего покорного слуги кабинетными и отреагировать экстраординарно. То есть, попросту говоря, прихватить свою сумочку, дискеты с «винтом» и убраться восвояси через то же самое окно в спортзале. А если Элен удрала из города, муж ее должен об этом знать — несмотря на всю сложность их отношений.
За этим, собственно, меня сюда и послали: выведать, где прячется Элен, установить с ней связь и забрать дискеты. Просто и неприхотливо — и во всем вроде бы полковник был прав. Единственное, чего он не учел, — это морально-этическая сторона вопроса. Отвлеченно рассуждать о целесообразности подобного рода действий, выстраивая логическую цепочку, — это одно дело. Но это я — любовник, пусть и бывший. И вот я — любовник то бишь — иду общаться с рогоносцем величавым — мужем то бишь моей пассии, — имея целью при первой же минуте общения честно и без обиняков сообщить, кем я на самом деле являюсь для его супруги. Как вы себе это представляете? Кошмар какой-то…
Интерьер кабинета вызывал противоречивые чувства. Повсюду стеллажи с неряшливо разбросанными книгами, какими-то пестрыми коробками, флажками, вымпелами, несимметрично понатыканными в свободные ячейки горшки с цветами. Несолидные разноцветные шторы, напрочь перечеркивающие устоявшиеся понятия о строгом характере данного учебного заведения, на подоконнике — два здоровенных круглых аквариума с подсветкой, меж ними втиснут музыкальный центр, колонки на полу, опять же — несимметрично, похоже, их тут периодически пинают все кому не лень. Два стола буквой Т, на одном — компьютер со всеми причиндалами, на втором — ноги в носках. А за ногами — курчавая по бокам плешь, утонувшая в глубоком кожаном кресле и едва выглядывающая из-за развернутой газеты. Черт! Куда я попал? Как это безобразие начальство терпит? Гнать к известной матери — в три шеи!
— Стучаться не учили? — развязным тоном произнесла плешь.
— А… извините, профессор, растерялся. — Я действительно забыл постучаться — задумался, открыл дверь, потом опешил — не до стука было. — Я, видите ли, давний почитатель вашего таланта и пришел выразить…
— Какого именно? — поинтересовалась плешь.
— Простите?
— Какого именно таланта? У меня много талантов. Я хорошо играю на флейте, сносно владею саксофоном, выращиваю потрясающие цветы — даже переписываюсь по этому поводу с десятком знакомых голландцев и французов, тоже двинутых на этой почве. Я хорошо перевожу классиков с четырех ныне употребляемых языков, чуть хуже обстоит дело с древнеегипетским, латынью и санскритом. Весьма посредственно читаю лекции — студенты спят, мастерски принимаю экзамены и зачеты… Впрочем, довольно. Какого именно таланта вы почитатель?
— Да вот… — тут я поневоле смешался. — Право, затрудняюсь.
— Вы не с моего факультета, — сделала вывод плешь, сверкнув на меня очками. — Какого черта вам нужно? Напоминаю — взяток я не беру. Я мог бы бросить к чертовой матери ваш замшелый ретроградный универ и жить припеваючи только лишь на одни гонорары за свои переводы. А помимо переводов ежегодно минимум в полутора десятках странах выходят мои две-три книжонки по филологии, историографии, эстетике, этике и куче других идиотских наук, батенька. Так какого черта вам нужно?
— Я любовник вашей супруги, — скромно признался я, — Елены Владимировны. Пришел пообщаться.
— Прх-кх-кх-кх-хк… — Плешь поперхнулась — оказывается, она, помимо всего прочего, еще и пила сок из высокого стакана — и явила моему взору свое закономерное продолжение: всего профессора. Он выскочил из кресла и принялся обходить стол, направляясь в мою сторону: в брюках со спущенными подтяжками, носках, расстегнутой белой рубахе, пола одна которой торчала из штанов совсем не величаво.
«Щас бросится!» — подумал я, опасливо отступая к двери.
— А-а-а-а! — неопределенно протянул профессор, подходя ко мне вплотную, снимая очки и близоруко щурясь. — Так вот вы какой — е…рь… оуэмм… e…pb-истре-битель. Аа-гаа-а!
— Перехватчик, профессор, — осторожно поправил я, следя за руками своего визави. — Это нехорошее слово, как правило, используется в сочетании с «перехватчиком». Но вы знаете — мы уже целый год с Еленой Владимировной не поддерживаем…
— Так какого черта вы приперлись? — воскликнул профессор. — Вопрос остается открытым независимо от выявленных обстоятельств. Какого черта, перехватчик? Вы не вздрагивайте — я вас бить не собираюсь. При всех моих вышепоименованных достоинствах, батенька, я имею два большущих недостатка. Я стар и плохо вижу. Вот так. А посему и обошел стол, чтобы рассмотреть вас как следует. Не каждый день, знаете ли, приходят вот такие… оуэмм… перехватчики.
Вволю насладившись лицезрением моей скромной персоны, профессор возвратился в свое кресло, кряхтя натянул туфли, заправил рубашку и накинул на плечи пиджак. Я тоже его рассмотрел — отнюдь не урод, не хромой и не горбатый, каким описывала его своенравная Элен. Нормальный старый еврей — плешиво-кучерявый, огромный лоб, благородные, в общем-то, черты лица, небольшого роста, но интеллектом мощным так и веет, несмотря на напускную простоту, простецкость наигранную — мостик между дремучим сознанием студентов-недоумков и светилом науки.
Я про таких типов читал. Студенточки юные, наверно, прутся от него и мечтают хоть разок полежать на столе в профессорском кабинете, широко раздвинув ноги и поглаживая ручонками шаловливыми его лоснящуюся от пота плешь, ритмично совершающую обратно-поступательные движения. А может, и не только мечтают. Но зрелая львица Элен им помыкает — она давненько миновала восторженный студенческий комплекс обожания…
— Какого черта, батенька? — напомнил профессор, почувствовав себя официальнее. — Мне работать надо — я сейчас стряпаю очередную дрянную монографию по семантике. Знаете, есть такая дрянная научка — семантика. Семасиология… Вы в курсе, что это за дрянная научка?
— Где Елена Владимировна? — вкрадчиво поинтересовался я-не хотелось мне обсуждать с профессором тему его монографии по какой-то там экзотической семаси… тьфу, зараза, — по семантике, в общем.
— А-а-а-а! — обрадовался профессор. — Так вы эту стервочку потеряли?! И ко мне приперлись, стало быть… Ну вы наглый, перехватчик! Знаете, вы мне даже интересны: я первый раз общаюсь с таким… оуэмм… с таким экземпляром. Как вы думаете — я справлюсь с вами, если попытаюсь своими силами выкинуть вас из кабинета?
— Ну что вы, профессор! — я поторопился внести ясность. — Я ничего такого предосудительного не совершал. Мы уже целый год не поддерживаем с Еленой Владимировной…
— Я, хоть и стар годами, в душе вечно молод, — настырно продолжал профессор. — Каждый день утром бегаю по пять километров по парку. Эспандер жму. Делаю гимнастику Стрельниковой. А вы, батенька, на вид имеете средние кондиции. И чего Элен в вас такого нашла? Кроме того, вы на чужой территории, чувствуете себя виноватым — дух ваш подавлен, сломлен дух… Нет, мне все же кажется, что я с вами вполне справлюсь.
