— Не надо, Вова, — отсоветовал я. — Ты чего жмешься? Конспирация требует определенных затрат — сам понимаешь. И потом — не далее как три минуты назад ты предлагал мне кучу денег. Ты что, Вовчик, — испортился? Ты в туалете долго не сиди, там воняет!
— Да пошел ты! — беззлобно ругнулся Пошехонский. — Тоже мне, шутник… Во сколько мне подъехать?
— К полудню, — быстро посчитал я. — Раньше ты не управишься — бар в десять открывается. И вот еще что. На выезде из города завернете на заправку, пусть таксер зальет полный бак. Скажешь, что поедете… ну, допустим, в Константинов. И не торгуйся, когда цену назовет — а то откажется ехать. Ты понял меня, нет?
— Ага… Ага — вот так, да… В принципе понял… — Пошехонский наконец уловил ход моих рассуждений и возмутился:
— Ну ты даешь! А я что — потом пешком оттуда попрусь? Ну ты…
— А там недалеко до остановки, — сообщил я. — Два километра до конечной остановки тринадцатого автобуса. По березовому лесу. Воздух — сплошная аптека. Для пропитанных бумажной пылью легких — благостное отдохновение. Я, например, гулял там — прелесть! Что тебе не нравится?
— Вот я еще на автобусе не ездил, — проворчал Вовка. — Аптека… Ха! Но в принципе… В принципе — ладно. Можешь на меня положиться — я все сделаю как надо…
На следующий день, в половине двенадцатого, я медленно брел по березняку, разъезжаясь обутыми в высокие зимние кроссовки ногами по жирной дорожной грязи, периодически оглядывался и пытался разложить на составляющие глубокое состояние меланхолии, охватившее меня после того, как сошел с автобуса и углубился в лесную чащу. Я всегда поступаю таким образом — как учат мастера психологии: обозначаю проблему, раскладываю ее на составляющие, а затем разбираюсь с каждой составляющей один на один. Как показывает практика, какой бы серьезной ни была проблема, в расчлененном виде она выглядит гораздо привлекательнее, а бороться с каждым из составляющих звеньев намного проще, нежели пытаться осилить их всех сразу.
Итак, что там у нас? Погода мерзкая. Оттепель стоит неделю, грязища, мокренький снежок падает — небо мрачное, затянуто косматыми мглистыми тучами. Просто грустно — уже из-за погоды. Некоторые не особо устойчивые к катаклизмам особи в такую погоду развлекаются суицидами. Прыгают с крыш, под транспорт бросаются и так далее.
Далее: жалко бросать насиженное местечко. Только-только нашел свою нишу, устроился весьма недурственно: прекрасная работа, начальник — поискать, роскошная женщина, вполне подходящая на роль постоянной подруги жизни…
Еще далее: опять меня злые люди хотят перевести в состояние нежити. Не люблю я этого. Мне нравится, когда наоборот. Я вообще-то не виноват — пределы необходимой обороны не превысил. В любом цивилизованном обществе суд в первый же день разбирательства вынес бы оправдательный вердикт — невиновен. Бандит подходит к посетителю ресторана, забирает женщин — как будто они какая-то вещь! — оскорбляет посетителя физически… И все это на глазах секьюрити, мэтра, не таясь, нагло… А потом этот бандит, которому дали заслуженно по роже, пытается этого посетителя застрелить. Черт!!! В чем я виноват?! Тут уж не просто грустно — тут полный грустдец!
Занятый невеселыми размышлениями, я добрался до стрельбищных ворот и, обнаружив на опушке желтую «Волгу» такси, недоуменно хмыкнул. Пошехонский приперся на полчаса раньше срока. Хорошо это или плохо?
С одной стороны — хорошо. Не придется ждать и мокнуть под снегом. С другой стороны — какого черта? Почему раньше?
Из выхлопной трубы «Волги» вырывался легкий дымок, «дворники» неспешно бегали по заснеженному лобовому стеклу. Вздохнув, я направился к такси. Из-за чего бы Пошехонский ни приехал раньше, он молодец — в машине уютно и тепло…
— Олег! — крикнул кто-то сзади. Я вздрогнул и резко обернулся — у полуразрушенной избушки, бывшей некогда пунктом боепитания, стоял Пошехонский и жестами подзывал меня к себе. От опушки — метров пятьдесят, не меньше.
— Вот я все бросил и поперся к тебе по грязи! — раздраженно воскликнул я. — Какого рожна тебя туда занесло?!
В ответ Пошехонский потыкал в сторону такси, затем показал на ухо и приложил палец к губам. И опять поманил меня к себе.
— Конспиратор херов, — недовольно буркнул я, направляясь к избушке. — Мало ли чего ты мог мне передать? Если в пакете — поди гадай, что там…
Приблизившись настолько, что можно было в деталях рассмотреть лицо Пошехонского, я присвистнул от удивления. Вовка-плакал. Падал снег и оставлял капельки на лице Пошехонского, слезы, текущие из его глаз, смешивались с талой водой, и оттого мокрым было лицо. Плечи мелко подрагивали в такт еле сдерживаемым рыданиям.
— Ну-у-у, коллега, — это ты зря так, — растроганно пробормотал я, ускоряя шаг, чтобы обнять Вовку и успокоить его. — Ты же мужик — держись… Все мы в этой жизни что-то теряем…
— Я не хотел! — плаксиво крикнул Пошехонский, кривя лицо в некрасивой гримасе. — Честное слово, не хотел! Они… Они меня заставили!
— Да и хрен с ними, переживем, — по инерции пробормотал я, подходя к избушке, — и вдруг застыл как вкопанный. Страшная догадка ударила в голову, заставила одеревенеть корни волос под лыжной шапкой. Кто это ОНИ?!
— А он за бабками пришел, — раздался гнусавый голос изнутри хибары. — А тут вместо бабок — такой облом!
— Руки на затылок. И не дергайся, — посоветовал мрачный толстун с подбитым оспой лицом, показываясь в дверном проеме и направляя на меня ствол пистолета. — Мы знаем, что ты резкий. Смотри туда, — он ткнул пальцем вправо. — Дернешься — он замочит Вову. Ты меня понял? Посмотри, посмотри!
Я положил руки на затылок и посмотрел — из оконного проема торчал ствол автомата, а к стволу прилагалась противная харя, укрепленная на длинной мускулистой шее, которую украшала броская цветная татуировка: две молнии на фоне двух переплетенных латинских С. Ствол был направлен Вовке в живот, а выражение глаз обладателя татуировки не позволяло усомниться в том, что он в любой момент не колеблясь нажмет на спусковой крючок.
«СС — садист и убийца. И личный телохранитель Марата…» — мгновенно промелькнуло в мозгу — с этим ублюдком я знаком не был, как и с самим бандитским боссом, но неоднократно имел удовольствие наблюдать обоих со стороны — в том же самом «Элефанте», чтоб ему сгореть в одночасье. А оспяной толстяк в дверном проеме — сам Марат, как говорится, собственной персоной. С ними был еще третий — его смутный силуэт, отягощенный автоматом, маячил за спиной изготовившегося к стрельбе СС. Третьего я не признал, но это было не важно. Сам факт, что всеольховский бандитский предводитель мок под снегом и по-детски прятался в развалюхе ради сомнительного счастья поиметь встречу с таким малоинтересным типом, как я, наполнял мою легкоранимую душу светлым патетическим восторгом. Интересно — что со мной сделают? Просто напичкают свинцом или распнут в центре татарского кладбища — ввиду фамильного склепа Шайтуровых? Эх, где мой черный пулемет! Где моя славная команда?!
— Умница, — похвалил Марат, убедившись, что я дисциплинированно стою, положив руки на затылок и не собираясь рефлектировать. — Повернись ко мне задом и заходи.
