Однако ничего — не помер и даже поправляюсь, недавно ходить начал. Состояние примерно то же, как в ходе выздоровления после ранения — со мной ранее неоднократно такое случалось. Только, как мне кажется, в этот раз силы возвращаются ко мне слишком долго. То ли Бурлаков идиот, то ли я старею быстрее, чем хочется. Но — долго, очень долго…
Курию над моей загадочной персоной атаман после непродолжительных размышлений вручил своей родной сестре — Татьяне Егоровне Жирносек. И вручил, как мне кажется, не без дальнего прицела.
— Ты чего, нах, такой дорогой? — поинтересовался атаман после того, как мы приехали в станицу и он совместно с доверенным лицом пересчитал «снятые» с операции деньги. — Знаешь чего, нах? Или сделал чего, нах?
— Понятия не имею, нах, — простодушно соврал я. — Ничего не сделал, ничего не знаю. Нах.
— Он еще дражница! — весело воскликнул атаман, даже не сымитировав попытки возмутиться. Вообще-то говоря, казаки волею судьбы отхватили такую сумму, что я, как мне кажется, мог бы и потяжелее выпендриваться здесь. Например, накатить всем подряд в пятачину, оты-меть полстаницы казачек, а в завершение обверзать квадратно-гнездовым методом главную площадь и поджечь штаб, где еженедельно собирается казачий круг для решения насущных вопросов. Но я не так воспитан. Да и не под силу мне вышеперечисленные развлечения — слаб я… — Он еще прикалывается! Так-таки ничего не сделал, ничего не знаешь? А за что ж, нах, такие деньги?
— Подозреваю, что люб я им, — высказал я предположение. — Безмерно. Безраздельно. А любовь, сам понимаешь, — она дороже всяких денег. Устраивает такой вариант?
— Ну, хрен с тобой, пусть будет так, — достаточно быстро сдался атаман, подтвердив тем самым мое давешнее предположение, что обитатели ЗОНЫ умеют уважать чужие тайны (если получают за них большие деньги). — Хрен с тобой. Мы тебя выходим, выкормим, на ноги поставим. В обиду не дадим — через тебя, нах, мы такой навар поимели с этого дозора, что теперь долго нужды ни в чем знать не будем. Потом как думаешь жить? Куда подашься или у нас останешься?
— Пока не знаю, — уклончиво ответил я. — Вообще мне пока нельзя на большую землю. Всякие разные нехорошие ребята ищут меня. Смерти моей желают. Хотел бы, если не прогоните, пока у вас остаться. Я пригожусь — я многое умею…
— Ну и любо! — наотмашь облагодетельствовал атаман. — Оставайся, живи. Горя за нами знать не будешь. Ты нам как брат будешь. Только об одном прошу. Насчет денег того… ну, короче, не надо никому. Лады?
— Тоже мне, тайна! — ухмыльнулся я. — Те, кто с тобой был, знают, что в «дипломатах» не лаваши лежали. Полагаю, в настоящий момент уже вся станица об этом знает — такие новости разлетаются быстрее ветра.
— А вот и не прав ты, — хитро прищурился на меня атаман. — Те, что со мной были, люди надежные. Язык умеют за зубами держать. Ну подумаешь — деньги. А сколько? Никто не знает. Я специально слух пустил — триста тыщ рублей. Главно, смотри сам не проболтайся. Тебе ж на руку молчать — как только в ЗОНЕ узнают, что такие деньги взяли, обязательно начнут интересоваться: а кто ж такой дорогой?! Так что смотри — не болтай лишнего…
Итак, атаман поверил, что я останусь у них навсегда, и с ходу подсунул меня своей сестренке, преследуя, как я уже говорил, определенную цель.
Татьяна — казачья вдова. Полгода назад ее мужа убили чечены. Он возглавлял верховой разъезд, который после дежурной ночи, под утро, ненароком напоролся на банду, состоявшую из двух десятков бойцов. Банда собиралась просочиться через терскую границу на территорию Стародубовской области и заняться там чем-то нехорошим — судя по тридцати килограммам тротила и десяти противотанковым минам, изъятым после в числе обычного снаряжения.
Разъезд, насчитывавший четверых казаков, занял рубеж и принял неравный бой. Пока мужики в станице собрались да проскочили на пальбу с тяжелыми пулеметами, четверо станичников пали смертью храбрых, оставив неподалеку от своей высотки шестерых мертвых «духов».
Но раствориться в лесах и благополучно пересидеть там дневку банде не удалось. Страшен был гнев батьки, потерявшего в одночасье любимого зятя и старшего сына, который нес службу под началом Ильи в ту роковую ночь. Под ружье встали все окрестные станицы, и казаки в буквальном смысле на брюхе избороздили каждый квадратный метр прилегающего к Литовской лесного массива. К полудню станичники свезли на пологий берег Терека семнадцать трупов — троих достать не удалось, затравленные собаками, они утопли в болоте. Трупы выложили рядком на каменистом грунте и пустили в небо три красные ракеты. Стандартный привет жителям суверенной Ичкерии, сигнал, смысл которого вот уже несколько лет один и тот же: «Заберите своих мертвых. Стрелять не будем…»
В общем, как бы красиво ни рассказывать о случившейся трагедии, мужа не вернешь. Осталась вдова одна с двумя пацанами пятнадцати и двенадцати лет. По сельским меркам это настоящая катастрофа: без мужика в казацком хозяйстве — крах. Однако горе не сломило женщину: старше своих тридцати четырех она не выглядит, лишь глубокая морщинка залегла поперек бровей, а на фотографии полугодичной давности, когда муж еще жив был, нет этой предательской метки скорби. А так — все при ней. Статная, стройная, в талии тонкая, длинноногая, пышная, где положено, с телом роскошным. Кровь с молоком. Глаза серые, большущие, загадочные, глянет — как обожжет. Ух-х-х! Казачка. И хозяйка — каких поискать. Дом справный, подворье в порядке, как при мужике добром, скотина в наличии: две коровы, телка, свинство числом пять, куры, кролы, в коллективной станичной отаре зимуют два десятка овец. Разумеется, старший брат — атаман, помогает чем может, и тем не менее. Для сельчан дополнительных объяснений не нужно, а горожанам я ответственно заявляю, пожив здесь девять дней (сам дитя каменных джунглей, потому и удивляюсь!): чтобы содержать в порядке такое хозяйство да еще толком воспитывать двух растущих оболтусов, нужно с утра до вечера вертеться вьюном. Или юлой — как вам будет угодно.
Расторопная Татьяна не жалуется — сколько вижу ее, всегда с улыбкой, с озорными прибаутками. А вечерами, быстро прикончив домашние дела, успевает выкроить время на чтение: в доме довольно приличная для сельской местности библиотека, собранная в свое время Ильёй, ныне покойным…
И чего же тогда, может кто-то возмутиться, такую распрекрасную цацу никто не прибрал к рукам до сих пор? Может, я приврал кое-чего для красного словца либо, наоборот, утаил нечто важное, с первого взгляда незаметное, не довел до вашего сведения? Нет, не приврал. И не утаил ничего — не страдает Татьяна потаенной мужикофобией, не кромсает долгими зимними ночами трупы своих невесть куда пропадающих хахалей тупой дедовской шашкой. Нету их, хахалей так называемых. Все я рассказал вам так, как оно есть на самом деле. А отчего так грустно? Да просто все наперекосяк пошло в казачьем войске с некоторых пор. Раньше, до революции, скажем, бабы в станицах в расцвете сил мерли как мухи от различных женских болячек, которые тутошние бурлаковы лечить были неспособны по ряду объективных причин, и ощущался в них острый дефицит (в бабах, естественно, а не в бурлаковых — этого добра всегда хватало!). Во времена социалистического благоденствия, когда вырезанное под корень казачество начало постепенно расправлять крылья, сохранялся примерный паритет в количественном соотношении между полами.
